И сейчас я сказала себе: «Это новый вызов. Ответь на него максимально талантливо».

Наверное, я раздражалась из-за рисования еще и потому, что понимала – я не смогу быть в этом лучше всех. Есть Рита, не оголенный нерв, но талантливый художник; есть Лера, учившаяся академическому рисунку и играючи относящаяся к каждому заданию; в конце концов, есть Макс, который брал уроки живописи на каких-то крутых курсах в Париже («У ученика ученика Шагала»). Легкий на подъем, он без лишних раздумий (да и без необходимых усилий) бросался на новое увлечение и также просто отказывался от него. За последние десять лет, когда его бизнес укрепился и позволил ему полезно бездельничать, Макс попробовал играть в теннис и любительский футбол, заниматься верховой ездой, писать (его детектив про богатого и скучающего гения активно рекламировался, но не понравился ни критикам, ни читателям), заниматься ювелирными украшениями и даже петь шансон. Его последним увлечением была живопись. Я бы не сказала, что он достиг каких-то успехов в ней, на мой вкус, его картины были пародиями на все известные шедевры, от зарождения импрессионизма и до абстракционизма. Но вот это постоянное «я окончил курсы в парижской школе живописи» добавляло его работам профессионализма, ощущения, что он знает, что делает.

«Арбуз» был одним из тех сочных слов, которые вызывают яркие, почти осязаемые образы. Есть такие слова, которые употребляются слишком часто, и от этого они теряют свою форму, как заношенные джинсы.

У каждого это свои слова. У меня, например, никаких эмоций не вызывают «Автобус», «Холод», «Подъезд», «Чай», «Обед». Но такие слова, как «Вишня», «Шея», «Шиповник», «Касаться», «Заря», распускаются цветочными бутонами картинок и сюжетов.

Я откусила немного неаккуратно, позволяя соку стекать по моему подбородку, затем по шее и до выреза майки на груди. Арбуз таял у меня во рту. Сначала все это показалось мне очень эротичным, но я вовремя поняла, что, как обычно, приукрашаю и додумываю.

Арбузный вкус вызывал в воображении солнечный август на берегу реки, неряшливо поросшем травой. Тогда, в детстве, было ощущение, что ни арбуз, ни лето не закончатся. Что этот день, который мама выделила для нашего пикника, только мой. Что выбранный мной огромный арбуз, который она, не жалуясь, тащила на пляж, только для меня. Ощущения опять превратились в историю, ничего абстрактного.

Как-то Саша сказал, что я помешана на толковании всего, на превращении в символы вещей, которые прекрасны без символизма.

Я снова откусила арбуз. Что я ощущаю? Вода, сладость, приятный осадок.

Я разбавила малиновую акварель большим количеством воды на палитре и брызгами стала наносить на холст. Потом из старой упаковки акварели, которой уже никто не пользовался, взяла кусочек красного, раскрошила его и распылила его над холстом как осадок. Мне понравился результат – получилось что-то такое мимолетное, легкое, но с ощущением долгого момента.

Конечно же, художники справились лучше. У писателей получились картины с сюжетами, только Лина забрызгала альбомный лист черной краской и соусом. У Риты был хаотичный рисунок из разных стадий луны и солнца – желтые круги и полумесяцы как будто бы танцевали под тропическую мелодию. Ростки на картине Леры росли на коже предплечья вместо волосков. Судя по тому, как они были приподняты, человек был возбужден.

После таких результатов я ненавидела себя. Я всегда балансирую на грани от «показать всю себя до обнаженной плоти» до «я в парандже, сделаю то, что будет соответствовать заданию, без индивидуализма».