– Понимаю.

– Он… разозлился, б-боярин, – шепотом проговорил Братило. – Меня теперича…

– Мозг лишен обычных человеческих чувств. Он не злится и не обижается. Вам не надо бояться. И вам не стоит так тихо говорить. Мозг всё равно слышит.

– Боярин…

– Не стоит называть меня боярином, г-н Братило. Хоть я и был в этом мире сыном барона. В этом мире меня зовут Экхард фон Энс.

Братило лишь головой мотнул. Господином его прежде не звали. А ентот боярчонок чего-то не хочет, чтоб его боярином звали. Пора привыкать к чудесам.

– Господин, почему ты мне «вы» говоришь? Будто меня несколько.

– Это такая форма вежливого обращения. Ах, да. В вашем языке же такой формы нет. А Мозг неживой, – усмехнулся фон Энс.

– Не живой?! Боги!

– Вспомните, г-н Братило, что вы такое придумали? За что вас отправили на костер?

– М-машина… Мозг – машина…

– Вы правильно поняли. Сейчас вам невозможно всё объяснить. Вы всё поймете, когда пройдете Посвящение.

– П-посвящение?

– Да. А сейчас ничего не спрашивайте. Ешьте. Вы многое пережили. Но я тоже многое пережил и в прежнем и в этом мире. Меня, как и вас, спасли от костра. Как-нибудь поговорим об этом.

– В прежнем мире?! Мир ведь един. Жрецы учат…

– Вы всё еще верите жрецам? После того, что они с вами сделали? Впрочем, сейчас не стоит говорить об этом. Нет демонов и нет чудес. Ешьте.

– Ты також был на костре?

– Об этом мы еще поговорим.

Князь Ратибор после утренних молитв с верховной и утренней трапезы явился в светлицу княгини Мары Твердиславны. Мара выставила из светлицы боярынь, даже сестрицу Снежену, любимицу Забаву, племянницу матушки Мамелфы боярышню Олену, что такие истории сочиняла. Три последние подчинились, недовольно поглядывая на княгиню и вздыхая.

– Сядь, сын мой, – она указала ему на резной «табурет» около своего кресла.

Ратибор сел. Он был бледен. На Мару глянули синие глаза, у ее покойного мужа князя Ратмира такие же были. Она понимала: сын страдает, что ему пришлось осудить на казнь невинного человека. Да еще и на такую мучительную казнь. Ратибор ведь слишком совестливый, как и его отец.

– Матушка, кузнец…

– Уж не испужался ль ты его проклятия, сын мой? Ты – князь, потомок богов, тебе не страшно то проклятие. Верховная верно сказывала.

– Матушка, кузнец ведь был не повинен…

– Ты ведь знаешь, сын мой: власть – не одна токмо сласть. Может среди бояр да в народе и по-иному мыслят. Но ты знаешь. А с верховной да с жрецами тебе неча покамест свариться. Главное – спокойствие в державе. Сам знаешь.

– Покамест… – князь быстро глянул на матушку.

– Покамест, – улыбнулась Мара.

Кузнец сейчас в Замке. Медпомощь ему уже оказали, всё с ним будет в порядке. Но Ратибор ведь этого не знает. Мара налила сыну кваску в серебряную чашу, тот отпил, поставил чашу на столик.

– Ты ж хотел, сын мой, в дальнюю вотчину свою съездить. Поохотиться.

– Да, пожалуй, – он встал и поцеловал руку Маре. – Благодарю, матушка.

– Не за что, сын мой, – Мара погладила сына по светлым, как у покойного Ратмира волосам.

Когда сын удалился, Мара встала и прошлась по своей светлице. Ратибору надо развеяться, отвлечься от мрачных мыслей. Пусть съездит, поохотится. Про боярыню Богдану она не стала с ним говорить. Зачем всякие попреки, ссоры? Они только порождают взаимные обиды. А бойкую вдовушку следует убрать от сына подальше. Она этим займется. Тут в светлицу княгини с шумом заявилась ее мать боярыня Мамелфа Путятишна, старшая боярыня княжеского двора.

– Марушка! И куды ты токмо глядишь?! Долго ль будет сие непотребство деется?! Срамота да стыдоба!

– Ты про что, матушка?

– Сама знаешь. Та бесстыжая боярыня Богдана. Ух, вдовица! Бить ее некому. Она и енту ночь у Ратибора ночевала. У него ж невеста есть! Прынцесса заморская. Марушка, ну куды ты глядишь?!