Вытерпев ухаживания слуг, я иду к окну Башни. И замираю около него до полудня, до тех пор, пока не накроют к обеду и у меня не появится передышка. Тело моё уже привыкло, перестало ныть от пребывания в одном и том же положении. Это только со стороны кажется, что стоять в одной позе просто. И всё же в Башне мне намного легче, чем было во Дворце Королевы. Здесь меня никто не тревожит, кроме Вьен. А во Дворце ко мне приходили родители. И это было ужасно. Мать плакала, отец пытался достучаться до меня рассказами о прошлом. Я не слушала их, все мои силы уходили на то, чтобы удержать на лице безразличную маску. Как же это было тяжело! Каждая слеза, каждый звук их голоса терзали меня, рвали на части сердце. Мне хотелось броситься к маме и папе, обнять, успокоить, а я причиняла им боль своим безразличием, своей немотой, ненавидя и презирая себя за это.

А ещё во Дворце меня навещал Лар, клялся в любви, обещал принять меня любой, что бы ни сделал со мной Лабиринт, что бы я ни сделала в нём. Я с ужасом сознавала, что принц не понимает меня. Вот Тим бы меня понял. Тим бы верил в меня. Он не допустил бы даже мысли, что я могла сделать в Лабиринте что-то плохое. Только такая вера по-настоящему давала бы мне силы, а не глупые заверения, что меня будут любить любой. В такие моменты держать маску становилось трудно из-за злости: хотелось заорать на Лара, влепить ему пощёчину, только бы он замолчал, только бы услышал свои же собственные слова и понял, насколько они оскорбительны. Вот только сильнее злости было чувство вины перед принцем за то, что я слишком часто думала о Тиме. Когда Лар покидал меня, становилось легче. И это тоже пугало. Раз за разом я спрашивала себя, неужели то, что я чувствовала к Лару, ушло? Неужели наш мир на двоих развалился на части? Почему, связанные Лабиринтом, мы стали не ближе, а дальше друг от друга? Хотелось плакать, но и этого было нельзя.

После подобных визитов всегда приходила Кадета, болтала о какой-то ерунде, поила меня снадобьями, от которых становилось легче, спокойнее, но каждый раз я боялась, что первый маг королевы даст мне нечто, что развяжет язык и заставит сознаться в игре. И тогда меня снова охватывал страх.

Когда из Дворца меня перевели в Башню, несмотря на весь зловещий характер этого места, мне стало спокойнее. Ведь сюда, в Башню, приходила только Вьен. Я чувствовала от этого огромное облегчение. Так мне было проще играть свою роль. Ведь я её играла именно для Королевы. Вьен спрашивала, спрашивала, спрашивала. Стояла рядом, опуская тоненькую, сухую руку мне на плечо. И мне начинало казаться, что я знаю, о чём думает в этот момент Королева. А думала она наверняка всегда об одном и том же: как было бы хорошо спихнуть меня из окна Башни на гладкие камни внизу. Но, самое удивительное, от этого не было страшно. Я знала: Вьен так не сделает, потому что у меня есть нечто, слишком уж ей необходимое.

– Иногда мне хочется спихнуть Лину с Башни, – зло посмотрела Вьен на Кадету, словно та была виновата в этом её желании.

– Но вы же этого не сделаете?

В голосе первого королевского мага послышалось беспокойство. Она нервно пригладила свои огненные волосы – посыпались искры.

– К сожалению, нет. Пока я не узнаю у Лины кое-что необходимое для себя, я не смогу этого сделать. Но, скажу тебе честно, Кадета, иногда мне очень хочется забыть обо всём и просто выкинуть маленькую врунью из окна. Я думаю, Лина мне лжёт. Она всем лжёт. Нет никакого оцепенения. Моя внучка затеяла со мной глупую опасную игру. Вот только зря она думает, что сможет тягаться со мной. Того, кто прошёл Лабиринт, обыграть невозможно.