Глаза Малютки чуть не прожгли его ненавидящим огнем, пухлые чувственные губки растянулись в оскале. Она была похожа на разъяренную кошку, готовую прыгнуть и вцепиться в жертву. А что реакция у нее отменная и ногти острые, Трюкач знал очень хорошо.
Поэтому резким, отрывистым голосом приказал:
– Ну-ка остынь! Быстро!
Барон убил бы любого, посмевшего обидеть Малютку в его присутствии. Но предводитель шайки был далеко, и сейчас командовал он. А кара за малейшее неподчинение главному во время выхода на дело была одна: смерть. Это правило Барон вгонял в них долго и усердно, стараясь привить хоть какие-то азы дисциплины.
Малютка шумно перевела дыхание. Он явственно ощущал исходившую от нее бешеную злобу.
– Извини, я погорячилась, – сквозь зубы, с заметной неохотой и трудом выдавила она.
Трюкач снисходительно, с видом человека, удивленного собственным великодушием, кивнул:
– Ладно, что с вас, соплячек, возьмешь…
И, предупреждая повторную вспышку, поманил ее повелительным жестом. Малютка, все еще злая, придвинулась вплотную к нему.
– Пожалуй, придется попробовать, другого выхода все равно нет, – вздохнул он, глядя на солнечный диск, начавший скрываться за горизонтом. – А если его не проймет, тогда…
Прильнув к уху Малютки (она брезгливо поморщилась, но отодвинуться не посмела), Трюкач что-то зашептал. Вскоре девушка прыснула, прикрыв рот маленькой грязной ладошкой, а потом смущенно опустила глаза.
– Сможешь? – спросил он, отодвигаясь.
– Еще и от себя добавлю! – пообещала Малютка. – Пошли, Одноглазый.
Они удалились – быстро, но осторожно, по-прежнему пригибаясь и прячась за изгородью. Трюкач снова занял место у смотровой щели, упершись в землю ладонями и носками полусогнутых ног, чтобы в нужный момент взметнуться в воздух, подобно распрямившейся пружине.
Затаив дыхание, он смотрел, как последние солнечные лучи, окрашенные в нежный розовый цвет, весело играют на потемневшей от времени каменной кладке стены и на острых как бритва колючках проклятой проволоки – последнего и самого известного изобретения Хольга, благодаря которому и без того богатый граф стал первым богачом Империи. Того самого изобретения, за которое графа благословляют состоятельные горожане и проклинают разбойники и воры. Куда ни глянь, всюду висят листы пергамента с кричащим текстом: «Лучшая в Империи патентованная колючая проволока, прекрасная защита от грабителей! Остерегайтесь дешевых подделок! Отпускается всем желающим за наличный расчет в количестве, кратном 1 (одной) деревянной бабе, оптовым покупателям скидка». Милостивые боги и святые угодники, мало ему было проволоки, он еще придумал уродливую штуковину, на которую ее наматывают, и окрестил это чудовище деревянной бабой… Тьфу! Баба – она иной раз и впрямь бывает тупой, как дерево, что поделаешь, так повелось от сотворения мира, не нами начато, не нами и закончится, но все-таки она живая, из плоти и крови. А главное, она никогда не бывает такой неприступной, холодной и колючей, не ранит так больно, как эта проклятая проволока. К самой мерзкой и сварливой бабе можно найти подход, если взяться за дело обстоятельно и умеючи, – а равнодушную сталь ничем не проймешь.
Проволока, натянутая в двенадцать рядов между дубовыми столбами высотой в два человеческих роста, опоясывала всю усадьбу, оставляя открытым лишь один-единственный участок перед воротами, которые были совсем близко от Трюкача. Теперь ему требовалось только одно: чтобы Малютка и Одноглазый смогли отвлечь стражника хоть на несколько секунд. Да пусть караульный повернется к нему боком всего-навсего на три бесценные секунды! Больше не надо, он успеет перепрыгнуть через изгородь и добежать до куста, очень кстати выросшего на краю глубокой ямы между правой створкой ворот и крайним столбом, предназначенным для колючей проволоки. Ветки и листья надежно укроют его от глаз стражника, бедняге и в голову не придет, что совсем рядом притаился человек, принесший ему смерть. И его товарищи, которые покатят проклятую «бабу», затягивая проволокой пустой промежуток перед воротами, тоже не заподозрят, что судьба начала отсчитывать последние часы их жизней…