Парадоксальные суждения автора «Марбурга» С. Есина, так уж получилось, связаны воедино с размышлениями о судьбе очень известных людей. Это и незаслуженно вытравляемый из памяти потомков автор самого знаменитого труда по политической экономии (хотя, похоже, понятно почему: тома «Капитала» по своему бунтарскому мессиджу превосходят мощь тысяч килограммов тротила): «Боже мой, какое это счастье – свободное праздное время. Насколько прав блестящий экономист Маркс, затоптанный ныне (ему приписали еще и политическое исследование), утверждая, что свободное время – основное богатство человека» [Есин 2006, с. 227]. Но вы скажете: парадокса что-то не проглядывается. А он, похоже, в самом конце фрагмента: «Только отсюда возникает искусство. И, что еще важнее, – сама жизнь, даже если хотите, ее страдания» [Там же, с. 227].

Второй герой – тоже философ (но в отличие от Маркса, приверженец ее идеалистического направления) глава Марбургской школы неокантианства Г. Коган: «В маршрут подготовки лекции не вошел еще один важный адрес: Universitatsstrasse, 62/1. По нему когда-то проживал кумир юного Пастернака Герман Коген. Философия – самая безжалостная из всех наук или искусств, как кому заблагорассудится считать. Здесь выживают только сильнейшие и первооткрыватели. И как ни в какой другой науке, быстро исчезают эпигоны и толкователи» [Там же, с. 245].

С этим теоретическим утверждением не приходится спорить, но парадокс в том, что в исторической практике фраза «выживают только сильнейшие» упорно диссонирует с фактами подавления инакомыслия самых одаренных: насильственным отравлением великого Сократа, казнью 460-ти философов-конфуцианцев в эпоху династии Цинь, беспардонной высылкой в сентябре 1922 года из Петрограда в Германию на «Философском пароходе» Николая Бердяева, Ивана Ильина, Семена Франка и других крупнейших мыслителей России.

Третий персонаж «шкатулки парадоксов» автора «Марбурга» – Борис Пастернак, на примере прозаического творчества которого С. Есин пытается выдвинуть свою гипотезу своеобразного взаимодействия в паре «автор – герой»: «Роман, конечно, не набор конкретно происшедшего с автором, это лишь случай, „зернышко“, которое обрастает подробностями других историй и фантазий. Автор – не герой. Здесь еще надо решить вопрос: не пишет ли автор, как правило, все свои истории с точностью „до наоборот“? Может быть, он сочиняет именно то, чего в жизни не случалось, чего он только жаждал? В этом смысле „Доктор Живаго“ не героическая ли конструкция судьбы автора, рефлектирующего по вполне благополучной собственной судьбе?» [Там же, с. 131].

С непривычного ракурса и без лакировки образа Нобелевского лауреата смотрит С. Есин и на его взаимоотношения с Советской властью и на место в этой цепочке «притяжений – отталкиваний» знаменитого романа. По мнению писателя, стихия Пастернака – это «… интеллигентски-мещанский быт. Интересовала ли его история? Во-первых, своя собственная, талантливейшим образом описанная в „Охранной грамоте“, „Людях и положениях“, официальная – „Девятьсот пятый год“, „Спекторский“ и „Лейтенант Шмидт“ и другая, так сказать, гражданская лирика в трагически-субъективном исполнении – „Доктор Живаго“, интеллигентский эпос о революции. Опять же первые – здесь наш национальный поэт первопроходец – стихи о несравненном Сталине; их заметили и приняли, а с „Доктором Живаго“ вышла осечка – не поняли…» [Там же, с. 93 – 94].

Но, пожалуй, «не поняли» больше касается виртуозной писательской техники Б. Пастернака. В сформулированном же автором художественными средствами обвинении большевизма в преступном развязывании гражданской войны – разобрались, думается, и сразу.