«Синичка, я пишу тебе с трепетом, страшась услышать твоего отказа. Ты была права, я ничтожен, я не достоин такой девушки, как ты, я постоянно думаю лишь о себе. Если бы ты меня простила, то…»
Я не успел дочитать написанного – женщина скомкала бумагу и бросила ее на пол, предпочтя ей следующее письмо.
«Синичка, ты не представляешь, как я рад, что тебе выдалась такая возможность и ты получила то, о чем долго мечтала – место в театре имени…»
Та же судьба – сообщение из прошлого отправилось вслед за своим собратом.
«Несмотря на то, что из-за моей командировки нас разделяют сотни километров, я готов кричать от того, что ты ответила «да», синичка. Прямо сейчас…»
«Получил твое письмо, синичка. Ты ведь знаешь, что мои рабочие поездки закончатся ровно тогда, когда я получу повышение, а пока…»
«Ну какой театр, сначала нужно встать на ног…»
«Через год я сменю долж…»
«Беременность – это чудо, выбрось из головы эти чудовищные мысли, я уверен, что ты будешь отличной матерью, равно как…»
«Пару месяцев – и я буду работать в городе, я присмотрел нам дом, он находи…»
На столе остался последний конверт, отличающихся от прочих тем, что на нем присутствовал выведенный ручкой крестик. Вытряхнув из него бумагу в свою ладонь, адресат принялся читать написанное на ней, но на этот раз куда медленнее и вдумчивее, благодаря чему с текстом удалось ознакомиться и мне.
«Дорогая, думаю, это последнее письмо, что я тебе отправлю – сегодня подтвердилось, что я иду на повышение. Четвертого апреля я возвращаюсь, на этот раз с концами. Мы наконец-таки сможем обустроить полноценный быт, дом, судя по фотографиям, прелестный. Что по вопросу театра – дорогая, ты ведь должна понимать, сколько прошло времени. Сейчас ты нужнее в доме, рядом с малышами. Забота – это то, что от тебя требуется в первую очередь, я удивлен, что мне приходится об этом говорить, ведь эта мысль сама собой разумеющаяся. Не все мечты исполняются, но у нас получилось претворить хотя бы часть из них, разве ты так не считаешь?»
В ее руке начался легкий тремор, бумага задрожала и выпала из пальцев, приземлившись на паркет. Крепко схватив себя за запястье, женщина попыталась унять одолевшую ее конечность дрожь, но она становилась все явственнее, постепенно переходя на весь стан. Ее лицо стало хмуро и трудночитаемо – будто бы кто-то выключил над ней лампу, от чего резкие черты потеряли свою былую выразительность. Прикрыв веки, она замерла.
Я рассчитывал на слезы. Их не следовало. Вместо плача она тяжело сглатывала слюну, не шевеля ни единым членом. Что происходило в ее голове этот момент? Что она чувствовала? Ответы на эти вопросы наверняка ускользнут от меня, их недоступность для моего понимания успела стать обыденностью.
Я обошел стол кругом, рассматривая лежащие на нем драгоценности. Серьги с янтарем и александритами, ожерелья с рубинами и сапфирами и масса других безвкусных безделушек. Мой взгляд зацепился за единственный предмет коллекции, выделяющийся на фоне дутой роскоши своей скромной красотой – миниатюрная брошь из бисера в форме синички.
Будто почувствовав мой взгляд на украшении, женщина вышла из состояния ступора, взяла ювелирное изделие кончиками двух пальцев и убрала его в карман домашних брюк. Переместив шкатулку со своих ног на столешницу, она отправилась в гостиную и включила телевизор, опустившись на диван. Короткий бунт окончен, столь въевшееся в нее амплуа покровительницы домашнего хозяйства вновь одержало верх.
Мне захотелось уйти – вряд ли сегодня я увижу в этом доме нечто новое. Проходя по коридору, ведущему к входной двери, я остановился, вспомнив про синицу. Мой вывод был ошибочен.