– Как называется это блюдо? – спросил человек с носом бутылкой, наклоняясь к девушке.

Ее черные волосы были разделены прямым пробором. Она была одета в светло-зеленое платье с пышными рукавами. Мужчина подмигнул и поглядел в упор в ее черные глаза.

– Это самое фантастическое блюдо, какое я когда-либо ел. Вы знаете, милая моя, я не часто приезжаю в этот город. – Он допил свой бокал. – Когда я уезжаю отсюда, я постоянно чувствую отвращение. – Его лихорадочный, блестящий от шампанского взгляд скользил по контурам ее шеи, плеч и остановился на голой руке. – Но на этот раз я думаю…

– Жизнь старателя, должно быть, захватывающе интересна, – прервала она, вспыхнув.

– Она была захватывающей в прежние времена. То была грубая, но мужская жизнь; я доволен, что нажил капитал в прежние времена… теперь мне так не повезло бы.

Она посмотрела на него.

– Как вы скромны, называя это везением!

Эмиль вышел из отдельного кабинета. В его услугах больше не нуждались. Рыжеволосая девица из гардероба прошла мимо с большим кружевным капором в руках. Он улыбнулся, попытался поймать ее взгляд. Она фыркнула и вздернула нос. «Не хочет смотреть на меня, потому что я лакей. Ладно, когда я наживу деньги, я им покажу!»

– Скажи Чарли, чтобы подал еще две бутылки «Моэ», «Шандон», американский разлив, – раздался шипящий голос старого лакея.

Человек с лунообразным лицом встал.

– Леди и джентльмены…

– Эй вы, поросята, тише! – прокричал чей-то голос.

– Свинья хочет говорить, – сказала Ольга шепотом.

– Леди и джентльмены! Вследствие отсутствия нашей звезды Вифлеема…

– Джилли, не кощунствуйте, – сказала дама в диадеме.

– Леди и джентльмены, так как я не привык…

– Джилли, вы пьяны!

– Я говорю: хоть счастье и покинуло нас…

Кто-то дернул его за фалды, и лунолицый со стуком сел на стул.

– Это ужасно, – сказала дама в диадеме, обращаясь к человеку с длинным лицом табачного цвета, сидевшему в конце стола. – Это ужасно, полковник, как Джилли богохульствует, когда напьется.

Полковник осторожно снимал фольгу с сигары.

– Что вы говорите! – процедил он; его седоусое лицо ничего не выражало.

– Знаете, ужасная история случилась с Аткинсом, стариком Эллиотом Аткинсом. Помните, он работал с Мэнзфилдом…

– Неужели? – ледяным тоном спросил полковник, отрезая кончик сигары перламутровым перочинным ножом.

– Скажите, Честер, это правда, что Мэби Эванс имела огромный успех?

– Не представляю себе этого, Ольга. У нее плохая фигура…

– Понимаете, как-то вечером – они тогда гастролировали в Канзасе – он был в стельку пьян и начал говорить речь…

– Она не умеет петь…

– Бедняга всегда плохо чувствует себя перед публикой…

– У нее отвратительная фигура…

– Речь, вроде Боба Ингерсолла…[39]

– Бедный старик… Я хорошо знал его в былые дни, в Чикаго…

– Что вы говорите! – Полковник медленно поднес зажженную спичку к концу сигары.

– И вдруг сверкает страшная молния, и огненный шар влетает в одно окно и вылетает в другое.

– Убило его? – Полковник пустил под потолок синий клуб дыма.

– Что такое? Вы говорите, Боба Ингерсолла убило молнией? – пронзительно крикнула Ольга. – Так ему и надо, гнусному атеисту!

– Нет, не убило. Но он постиг сущность жизни и стал методистом.

– Странно! Почему это актеры так часто становятся проповедниками?

– Иначе их никто не хочет слушать! – каркнул человек с бриллиантовой запонкой.

Оба лакея стояли за дверью и прислушивались к разговору.

– Tas de sacrés cochons… sporca madonna![40] – прошипел старый лакей.

Эмиль пожал плечами.

– Эта брюнетка весь вечер делала тебе глазки. – Он наклонился к Эмилю и подмигнул. – Может, подцепишь рыбешку, а?