– Там давным-давно не устраивают скачек, – ровным голосом отозвалась она. – И тебе это известно.

Еще юной девушкой она ездила на скачки вместе с матерью: та надеялась, что дочь найдет себе мужа с достойной родословной, хорошо бы какого-нибудь заезжего британца, приехавшего на ипподром Рокавей-Бич поболеть за команды Оксфорда и Кембриджа.

Гарриет раньше презрительно отзывалась о завсегдатаях Охотничьего клуба “Рокавей”:

– Это же кучка старичья – наклюкаются и пускают слюни, глядя на игроков в поло.

Изредка заезжая туда, они с Декстером взяли за правило непременно подыскивать новое местечко, где они лишний раз могли подкрепить свои супружеские обеты. Но в последнее время Гарриет почему-то полюбила клуб, зачастила туда и охотно потягивает коктейль “Розовая дама” с тем самым старичьем, над которым прежде посмеивалась, слушая их бессвязные байки про приемы у королевы Виктории, когда они еще только начинали выезжать в свет. Она даже научилась играть в гольф. Все эти перемены почему-то тревожили Декстера.

– Нам вообще туда ездить ни к чему, – пробурчал Джон Мартин. – Мы ведь там чужаки.

– А ты научись играть в поло, – посоветовал Декстер. – И очень скоро станешь своим.

– Так у нас же нет лошадей, – напомнил отцу Филип.

Родители Гарриет сидели лицом друг к другу на противоположных концах длинного стола. Окна столовой выходят на Ист-Ривер чуть южнее Хелл-Гейт, там, где Ист-Ривер впадает в пролив Лонг-Айленд. С виду Бет Берринджер – классическая старая перечница: лицо – точно иссеченная трещинами и складками дельта пересохшей реки с притоками, и всем этим рельефом управляет энергичная челюсть добермана. Но стоит ей молча устремить прекрасные голубые глаза на престарелого мужа, и тот немедленно начинает действовать или же замирает на месте. Никто, кроме нее, на такое не способен. За столом непременно присутствуют их сын и три дочери, все с мужьями и потомством в виде четырнадцати сообща произведенных внуков, кроме троих старших мальчиков: те остались в школе. Двое слуг уже резали и подавали ростбиф; из всей румынской прислуги Бет Берринджер особо благоволила лишь к ним. Артур вознес благодарственную молитву, и за столом воцарилась тишина, все неслышно жевали, снаружи доносился лишь плеск воды и тарахтенье судовых двигателей на Ист-Ривер, пока в столовой не зазвенели детские голоса.

Затем семейство быстро уничтожило яблочную шарлотку, покрытую щедрым слоем взбитых сливок, и женщины потянулись кто в кухню, кто в библиотеку, а дети побежали в спальни и в детскую. Мужчины остались в столовой и в привычном порядке расселись возле Артура: по правую руку – его единственный сын, Артур-младший (по прозвищу Купер), по левую – Декстер. Рядом расположились зятья: Джордж Портер, хирург, – справа от Декстера, Генри Фостер, школьный учитель, – слева. Наконец-то настало время беседы, Декстер целую неделю ждал этого часа.

Возле раздвижных дверей в столовую стояла Табби, по-видимому, не зная, куда себя деть.

– Иди-ка сюда, Табс, – позвал он дочь, предварительно заручившись одобрительным кивком тестя. – Посиди минутку с нами. – И придвинул свободный стул к углу стола.

Табби села, деликатно покашливая: от сигареты Купера, от трубки главы семейства и от сигары Джорджа Портера свивалась густая струя дыма. Декстер и Генри Фостер вообще не курят, это единственное, в чем они схожи. Фостер, школьный учитель, носит твидовые пиджаки с кожаными заплатами на локтях и ездит на старом “форде” “жестянка Лиззи”.

Тесть разлил по бокалам портвейн. После Великой войны он в чине контр-адмирала вышел в отставку и занялся банковским делом, но даже военная выправка не прибавляла Артуру ни сантиметра – роста он среднего, и только. Руки маленькие, розовые, седые волосы поредели, он всегда хорошо одет (костюмы от “Брукс Бразерс”), но мог бы одеваться еще лучше (на Сэвил-роу). Ездит на “плимуте” цвета грязи, выпуск 39-го года. Но, несмотря на внешнюю неказистость, от Артура исходит мощный