– У меня столько работы, а я должен выяснять, за кем там бегает эта вертихвостка. Как будто мне делать больше нечего! – сказал он, но, помолчав, добавил, – а впрочем, ладно. Дэвид все-таки хороший парень; раз он так страдает, надо ему помочь.

Перед сном я вдруг сообразил, что за месяц пребывания в Манхатане я еще ни разу не написал письмо родным. Мне стало стыдно, и я немедленно взялся исправлять свое упущение. Мама вместе с моей старшей сестрой и ее семьей жили в небольшом селении близ Йоркшира. Там прошло мое детство. Будучи студентом, я любил приезжать туда на каникулы и часами бродил по окрестным лугам и рощам, вспоминая своих друзей, наши игры и шалости.

Пришла Лори и принесла еще свечей.

– Вы письмо пишете, мистер Фрэдбер? – спросила она, заглядывая мне через плечо. – Наверное, своей невесте?

– У меня нет невесты. Я пишу маме и сестре.

– Нет невесты?! – переспросила Лори с удивлением. – Быть не может!

– Почему это не может?

– Ой, ну как же! Чтобы у такого умного, видного молодого человека и не было невесты! Не могу в это поверить! Или вы приехали в Манхатан за невестами?!

– Лори, я приехал сюда работать.

Она почему-то радостно засмеялась и ушла. Да, странная у Генри горничная.

Вскоре как раз подвернулся удобный случай зайти к миссис Петерсон. Дверь нам открыла Линда. Она совсем не была красавицей, но я понял, чем она так нравилась Дэвиду. Несмотря на свои пятнадцать лет, она была похожа на милую маленькую девочку, этакий нежный цветочек. Ее широко распахнутые, почти синие глаза еще смотрели на мир с ожиданием чуда. Тоненькие брови часто взлетали вверх от удивления. К небу устремлялся и кончик маленького аккуратного носа. Она приветливо улыбнулась, и на ее щеках появились симпатичные ямочки.

Мы прошли в дом. Сперва мы долго разговаривали на общие темы: о погоде, о новостях из Биллингтона. Перейти к ночным похождениям Линды оказалось очень сложно, так как сама она сидела рядом и что-то вышивала. Да и миссис Петерсон явно тяготило наше присутствие. Кажется, мы оторвали ее от дел. Наконец, Генри, как бы между прочим, сказал:

– Мне нужно в Биллингтон съездить, а я никак не могу вырваться: у меня сейчас есть несколько «тяжелых» пациентов, кроме того, Дэвид Виллингс в ужасном состоянии.

Рука Линды так и замерла над вышивкой.

– Что? Дэвид?! Что с ним такое? – воскликнула миссис Петерсон.

В ответ Генри назвал по-латыни одну из форм нервного расстройства. Как он, должно быть, и рассчитывал, это произвело сильное впечатление на дам.

– О, Боже! Бедный мальчик! Но что это значит? Это опасно? – разволновалась миссис Петерсон, видевшая в Дэвиде будущего зятя.

– Я пока не могу судить, насколько болезнь опасна, но сейчас он очень плох, – трагическим тоном произнес мой друг.

Его уловка удалась. Миссис Петерсон прямо с лица спала и накинулась на дочь.

– Линда, почему же ты мне ничего не рассказывала?

– Я не знала, что он болен, – чуть слышно отозвалась та.

– Как – не знала? Как ты могла такое не знать?! Что у вас произошло?

Линда покраснела и укоризненно взглянула на мать, видимо, ей не хотелось обсуждать размолвку с Дэвидом при посторонних. Воцарилось неловкое молчание. Немного помявшись, она произнесла, обращаясь к нам:

– Здесь так душно. Извините, мне хочется выйти подышать свежим воздухом.

– Куда ты? – насторожилась миссис Петерсон.

– Я немного прогуляюсь.

– Линда, останься! Я запрещаю тебе, слышишь?

– Я постараюсь вернуться пораньше. Еще раз извините, – кивнув нам, девушка выбежала на улицу.

Мы с Генри переглянулись. Пора было переходить к делу. Наверняка Линда снова пошла в лес.