– Как никакую? – обалдела подруга. – Ты что, дебильная? Ты ж отдаешь им четырнадцать квадратов, идиотка! И ни черта с них не берешь?

Наташа что-то бормотала в свое оправдание – мол, сама знаешь, что такое наша слободка, знаешь, какие у нас соседи – Валька скандалит и бьет посуду, Юрка крушит мебель, тетя Зина рыдает на весь дом, когда сыночек Володька отбирает у нее пенсию. Да и вообще не о чем говорить – хочу уехать и забыть все как страшный сон. И вообще, Людка, – Наташа отвлекала подругу, – там, на Власова, в Черемушках, такая красота! А какая сирень у меня под окном! А тишина! И соседи такие хорошие, тихие, интеллигентные! Да и мои – так она назвала людей, с кем менялась, – такие несчастные. Думаешь, они просто так из такого рая в наше дерьмо уезжают? Ситуация у них, понимаешь? Дедушка парализованный, бабушка и немолодая, одинокая дочь. И все в одной комнате! Дедуля орет по ночам и все остальное. Бабулька за ним ухаживает, а сама еле ходит. И дочка больная, несчастная – видит плохо, диабет у нее, старая дева. И я их буду трясти? Да и нет у них денег! Нет, понимаешь? Какие там лишние метры, когда мне и так повезло!

Людка со злостью бросила трубку, но не преминула добавить, что ничего другого она от Наташи и не ждала, жалела, что вовремя не подключилась, «потому, что таких, как ты, все равно сожрут те или другие, рано или поздно. В общем, сама виновата и знать тебя не хочу – противно!»

Переезжала Наташа одна. К Людке, понятно, не обратилась. Немного помогла соседка, да и то не бескорыстно – за кресло и журнальный столик. В грузовик погрузили Наташин диван, три кухонных шкафчика, старый холодильник, мамино зеркало, платяной шкаф и стол со стульями, люстру-каскад, мамину гордость. Ну и настенный коврик с мишками, ее же наследство.

После переезда Наташе казалось, что все старое, плохое и страшное осталось там, где она родилась и выросла, где была несчастна и совсем чуть-чуть счастлива, и теперь начнется новая, прекрасная и счастливая жизнь – в этом Наташа была абсолютно уверена.

Новая жизнь началась с генеральной уборки, поклейки новых обоев, совсем скромных и простеньких, тех, что удалось достать, мытья окон, которые не мыли, кажется, лет сто или двести.

Потолок, двери, туалет – все засияло. После недели хлопот Наташа села на балконе и поняла, что счастлива. Свободна и счастлива, как не была никогда в жизни. Впервые она осталась одна и по-настоящему почувствовала себя взрослой женщиной.

И еще – лето подходило к концу, и скоро должен был возвратиться Чингиз. И от этого Наташино счастье было таким безразмерным, бескрайним, что не помещалось в ее юном, наивном и маленьком сердце.

«Только бы это продолжалось подольше», – думала она и почти в это верила.

Из дома выходить не хотелось – крохотная квартирка казалась ей островом спокойствия. Впервые она крепко и сладко спала. Позади были пьяные отцовские выходки, приглушенный мамин плач, ее долгая болезнь, во время которой Наташа окончательно потеряла сон. Не было больше бубнежа Валерика, разбитой посуды, бесконечного плача племянника, скандальных семейных разборок соседей, визга милицейской сирены, женских стонов и грубого мужского мата, криков подростков по ночам – всех этих диких, невыносимых звуков слободки. В Черемушках она просыпалась от тишины. Только в ветреную погоду ветки отцветшей сирени деликатно стучали по окнам.

Выходила на улицу редко, по самой большой необходимости: купить хлеб, молоко, если повезет, то кусок колбасы или сыра, ну и на почту, отправить своим телеграмму. Письма тоже писала, но они были как близнецы: «У меня все прекрасно, квартирой довольна и даже счастлива, скоро идти на работу, а из дома выходить совершенно не хочется. Но и по работе соскучилась, по студентам, преподавателям, классам. Короче, за меня не волнуйтесь! Танька, я питаюсь нормально, не беспокойся. Суп варю, горячее ем. А скоро совсем все наладится – столовка в училище замечательная!»