«Глупый!..»

«Я даже стихи начал писать, но никому не мог их прочитать. Чтобы никто не узнал о том, что я Вас так сильно люблю.

…Мне бы научиться рисовать,
Я бы Ваш портрет нарисовал,
Нежных линий неземной овал
Тонкой кистью я бы написал…
…Мне б хоть что-то в песнях понимать,
Я б тогда, быть может, написал
Нежных линий неземной овал
И его на струнах наиграл…
…Если б я умел стихи писать,
О любви своей бы рассказал.
Нежных линий неземной овал
Тихой строчкой я бы написал…»
«Боже мой! Неужели это мне?!..»

«А потом было очень много прыжков, но я так и не посмел с Вами заговорить. Хотя считал каждую минуту рядом с Вами, чувствуя, как они исчезают и проходят».

«И я тоже это чувствовала…»

«И вот меня распределили на Дальний Восток, и я еду сейчас в поезде, и думаю только о Вас и о том, что мы никогда больше не встретимся!»

«Ну, уж нет! Не бывать этому!.. Я тебя никому не отдам!..»

«Простите меня, пожалуйста, за это письмо, если оно опоздало».

«Не опоздало…»

«На самом деле мне гораздо проще сделать затяжной, чем опустить его в ящик. Но я дал себе слово, что обязательно его отправлю».

«Попробовал бы только не отправить!..»

«Потому что я Вас очень, очень люблю!..»

«И я люблю тебя очень-очень-очень…»

Глава 3. «Служили два товарища, ага…»

Забайкальский военный округ, март 1939 г.

Все произошло совершенно внезапно.

Позднее Владимир нещадно ругал себя за то, что его занесло тогда в штаб эскадрильи. Но, с другой стороны, зачеты по матчасти он уже сдал, и на аэродроме ему делать было нечего. Потому что к полетам его еще не допустили. И хотя он и ругал себя всякими разными словами, вспоминая это роковое утро, в другом месте он оказаться попросту не мог. Потому что надо было готовиться к зачету по технике пилотирования, для чего зайти в секретку и получить «Наставление по производству полетов».

Вот почему вместо того, чтобы помогать механикам обслуживать мотор или зубрить расположение приборов в кабине «ишака», он, на свою беду, оказался в штабе.

И нарвался.

– Товарищ младший лейтенант! Почему не приветствуете командира, как положено? – услышал Владимир за своей спиной начальственный окрик. Повернувшись, он увидел знакомые бесцветные глаза, холеные бакенбарды и тонкие усики старшего лейтенанта Ледневича. – В чем дело? Вы что, устав позабыли?

– У меня же нет глаз на затылке, – сказал Владимир. И прикусил язык, но было уже поздно.

– Как отвечаете старшему по званию?! – заорал, заводясь с полоборота, Ледневич. – Под арест захотели?

– Какой еще арест? Ты что, белены объелся? – не сдержался Владимир.

– Вы мне не тыкайте, товарищ младший летчик! Я адъютант эскадрильи! – визжал Ледневич. – Как вы смеете так разговаривать с начальником? Я вас проучу! Это вам не авиашкола!

– Извините, товарищ адъютант, я вас не заметил. И попрошу на меня не орать, – как можно спокойнее сказал Владимир.

Как ни странно, тон Ледневич понизил. Но слова его были пропитаны ненавистью:

– Как адъютант эскадрильи, я отстраняю вас от полетов! За нарушение Устава Красной армии! На неделю… Вы будете назначены дежурным по старту. Я немедленно подаю рапорт комэска! Решение о вашей дальнейшей судьбе будет принимать он. – Ледневич злобно прищурился. – И поверьте, я вам не завидую! – С этими словами он повернулся и направился в кабинет комэска.

Владимир обреченно посмотрел ему вслед и с тоской подумал о том, что к самостоятельным вылетам его теперь допустят очень и очень не скоро.

Когда по прибытии в полк Владимир Пономарев был направлен для прохождения службы в первую эскадрилью и узнал, что старший лейтенант Ледневич в этой эскадрилье служит адъютантом, в его душе шевельнулось недоброе предчувствие. Но ничего поделать было уже нельзя.