– Вот, Надя, знакомься, – это Степанида Ильинична, моя соседка. Она может сидеть с Гошенькой, – представила бабушку Евдокия. Под тяжелым взглядом подруги Дуся и сама оробела, но все же держалась. Смущенная старушка под недружелюбным взглядом хозяйки дома теребила в руках опрятный носовой платочек. Первым нашелся Петр, торопливо пододвинул на середину комнаты стул, на краешек которого Степанида Ильинична благодарно примостилась. Гоша охотно разглядывал незнакомую бабушку и, похоже, совсем ее не боялся. Неловкую паузу прервала Надежда, резко поднявшись с дивана.

– Евдокия, можно тебя на минутку? – бросила она уже на ходу, выходя из комнаты. Дуся послушно метнулась за ней. Петр, не зная, как развлечь гостью, с преувеличенным усердием занялся сыном, который, наоборот, заинтересовался новенькой старушкой.

– Это что за староверка, Дуся? Ты кого притащила? – шипела на кухне Надя в лицо подруге. Она покраснела, из-под косынки выбилась седеющая прядь немытых волос.

– Да что ты, Наденька, что ты говоришь-то, какая староверка? Степанида всю жизнь в детском отделении медсестрой работала, а потом, уже на пенсии, там же санитаркой подрабатывала, – затараторила Евдокия. – Да ее заведующая больницей лично уговаривала не бросать их, она прямо домой к ней приходила, упрашивала, я свидетелем тому разговору была. Да у бабы Степы грамоты! А ты – староверка… Да у нее знаешь, как дома цветы цветут? А балкон ты ее видела? А чистота какая! Да я ее вчера целый вечер уговаривала, все рассказывала, как вам с Гошенькой с яслями не везет, она ведь не сразу согласилась. А ты…

Надежда слегка остыла, во взгляде ее гнев начал сменяться раздумьем, а Евдокия продолжала жарким шепотом.

– Муж ее, Григорий Андреевич, три года назад помер, сколько лет она за ним лежачим ходила! Золотая женщина, золотая. Добрая, уважительная, честная. Никогда слова плохого от нее не слышала. Соседские ребята табунами за ней бегают, она им так сказки рассказывает, что они про все забывают. А ты – староверка…

– Ну, хватит, хватит уже нахваливать, – прервала подругу Надежда. – Поняла уже, что ты ангела привела. А вот как с этим ангелом расплачиваться? Сколько она захочет за то, что с Гошей сидеть будет?

– Не знаю, Надя! – честно призналась Дуся. – Вот про это мы со Степанидой не говорили. Это уже вам с Петром договариваться, не мне.

Надя устало опустилась на стул, Евдокия тихонько выскользнула из кухни. Надежда уронила горящее лицо в ладони и лихорадочно думала. Оставить сына с этой чужой старухой? Поверить дусиным рекомендациям? А вдруг у нее маразм, а если она уронит Гошу, а если отравит его какой-нибудь своей старушечьей ерундой? На память сразу пришла бабка Савельевна, сумасшедшая соседка по бараку, в котором Надя провела детство. Они с сестрами часто подглядывали, как она варила в маленькой коричневой кастрюльке свое вонючее зелье, которое называла супом. Надя даже помотала головой, словно отгоняя едкий, тошнотворный запах старухиного варева, от которого соседи прятались по комнатам. Никто ни разу не видел, как и когда Савельевна ест свой суп, но запах, сопровождавший процесс приготовления, накрывал весь барак.

Надя прислушалась. Из большой комнаты слышались веселые голоса, смеялся Гоша, возбужденно тараторила Дуся. Отказаться от этой Степаниды? Ясли? Снова пылающие щеки, нервотрепка и ежевечерние истерики? Как же она это выдержит? Но ведь ходят же в ясли другие дети, пыталась уговорить себя Надежда, и нет у них ни диатеза, ни истерик. И не такой уж Гоша особенный, и нет нужды раздувать проблему из обыкновенного привыкания к коллективу. И что это Дуся вообще удумала, распаляла себя Надежда-коммунистка, что это за мелкособственничество? Мы что, зря строим социализм, если не можем сами вырастить своего ребенка? С такими мыслями она решительно встала из-за стола и широкими шагами зашагала в комнату.