В то мгновение, когда я увидела своего сына, все, что было до этого, перестало иметь значение. Абсолютно не важна была вся эта боль, мучения, выдавливания и разрезы. Он был такой беззащитный и маленький, он был внутри, а теперь снаружи, и все мое тело хотело вновь обвить его собой, обнять руками, прижать к себе и создать ему такой же уютный мир вокруг, какой окружал его еще этим утром.

Платон получил при рождении высокие баллы по шкале Апгар, 8/9. Это говорило о том, что он здоров и полон сил. Его запеленали и положили рядом со мной, но на отдалении и коснуться его я не могла. Только кое-как поворачивалась в его сторону, до боли косила глаза, чтобы видеть его, чтобы осознавать, что он теперь часть моей жизни, мое дитя.

Меня накрыла волна эйфории. Огромное количество гормонов счастья в моей крови плескалось и билось о стенки сосудов. Каждая клетка моего тела была счастлива и будто кричала от радости. Это произошло. Мой сын здесь. Я его мама, случилось вселенское чудо. В этом состоянии я лежала на родильной кровати и хотела только одного, встать и взять своего сына на руки.

Тем временем пришел врач, который должен был зашить мои повреждения. Ускорить роды помогли острые медицинские ножницы, разрез я почти не почувствовала, показалось, большая пчела ужалила меня на пике схватки. Но восстановить разрезанные ткани и сшить их оказалось во много раз больнее, у меня не хватит эпитетов, чтобы это описать. К слову, это просто невыносимая боль. Почему в современном мире до сих пор так мучат женщин и не пытаются сделать эту процедуру безболезненной? Может, чтобы знала, что такое роды. Мучайся. А потом страдай и кричи, когда будут зашивать разрезы или разрывы. Кому что. А у кого-то их даже не бывает.

Когда эта адская процедура завершилась, я все еще наполненная эндорфинами спросила:

– Скажите, когда можно будет снова забеременеть и родить, учитывая разрез и шов?

– Странный вопрос задаете на родильной кровати, – сурово пробормотал доктор.

– Это же такое счастье – быть мамой, – с улыбкой и слегка прищуренными глазами ответила я.

Рядом был мой кроха, и жизнь казалась безмятежной и замечательной. Да и когда я еще смогу задать этот важный вопрос.

– Шов должен зажить. Не раньше чем через год, – отрезал доктор.

Мне на живот положили грелку со льдом и оставили лежать на какое-то время. Мой драгоценный малыш находился рядом, он так устал от процесса рождения, что мирно спал. А я тем временем медленно теряла кровь в больших объемах. Зашедшая санитарка тихонько ахнула, когда увидела, сколько крови набежало в емкость. И заменила ее на пустую. Не знаю, является ли это нормой, но что-то подсказывало, что такого не должно быть.

Меня переместили на каталку, Платона, туго спеленутого столбиком, положили на меня, в углубление, которое получается, когда ноги близко сдвинуты.

Когда мы перебрались в палату, я распеленала малыша и увидела у него на голове шишку. Из-за долгих родов у моего крохи образовалась припухлость – кефалогематома. Врач успокоил и заверил, что с высокой вероятностью она сама пройдет через некоторое время. Я тут же почитала об этом в интернете, когда я больше информирована, мне становится спокойно.

Примерно через 20 минут ко мне пришла медсестра или санитарка. Крупная, в белом халате плотно натянутом поверх медицинского костюма, она напомнила мне повариху из школьной столовой. Она, вероятно, думала, что помогает женщинам налаживать грудное вскармливание. А возможно, ей уже осточертела эта работа, каждый день смотреть на новоиспеченных матерей.

Она подходила к соседкам по палате, осматривала грудь и каждой что-то говорила. Когда подошла ко мне, отодвинула безразмерную сорочку, взялась рукой за мою грудь и сказала: