- Нет еще…

- Господин Набиев живет в элитном коттеджном поселке, за городом.

- Но я… - смотрю на хмурого отца и едва сдерживаю слезы.

- Обычно прислуга проживает в доме хозяина. В город выезжает только в свой выходной.

Почему мне не сказала об этом Милана?

Срываюсь к телефону, нажимаю кнопку вызова. Она же знает, как плохо отцу! Я не могу его бросить сейчас!

- Ты готова? – холодный голос в трубке словно ведро ледяной воды окатывает меня с ног до головы. Моментально вспоминаю ее злые слова: «Не вздумай меня подставить. Иначе я ТАК позабочусь об Андрее, что его даже на кладбище не примут, не то что в онкологическом центре».

Обреченно выдыхаю, отворачиваясь от папы.

- Готова, когда ты будешь?

- Спускайся, - резко бросает она и скидывает вызов.

Подхватываю небольшую сумку с вещами и бросаюсь папе на шею.

- Все будет хорошо, папуль, - не могу сдержать слез. Два тоненьких соленых ручейка бегут по щекам. – Я заработаю денег и ты поправишься…

Рыдания душат меня. Зарываюсь лицом в мягкую ткань его рубашки.

- Маша, солнышко, останься. Оно того не стоит, - и  так слабый голос отца дрожит. – Операция мне уже не поможет…

- Не говори так!  - вскидываю заплаканное лицо. – Доктор сказал, что обязательно поможет!

Он сказал, что должна помочь, если мы успеем как можно раньше. Но еще надо собрать кучу дорогостоящих анализов. Времени мало, как и шансов. Вот примерно, что он сказал. Но папе знать об этом необязательно.

- Приглядите за ним, - смахиваю ребром ладони слезы, обращаясь к сиделке. – Пожалуйста.

 Она понимающе кивает. А я выскакиваю за дверь. Сердце сжимается. Дыхание перехватывает.

 Я в лепешку расшибусь. Буду работать и день, и ночь, лишь бы заработать необходимые деньги!

Ох, если бы я только знала, куда заведет меня такое рвение к ночной работе.

У Миланы Валерьевны дорогая сочно-красная иномарка, ярким пятном выделяющаяся на фоне серости и уныния хрущевского двора.

Вдохнув полной грудью, тяну ручку.

Она даже не поворачивается в мою сторону. Едва успеваю пристегнуться, как она  переключает рычаг передач и рвет с места.

Сколько мы едем по серым улицам, пустынным районам и мокрому осеннему лесу не знаю. Мне кажется бесконечно.

Она не говорит со мной, не задает вопросов.

Мне все равно. У нас уже очень давно нет ничего общего. Примерно лет десять-двенадцать.

В памяти всплывает морозное зимнее утро, свежевыпавший снег и слепящее солнце. Мы с папой задержались на прогулке, а когда пришли - ее не было. Вышла за продуктами?

Следующий кадр - плачущий над клочком бумаги отец. Она ушла. Ей не хватило смелости попрощаться лично, лишь записка.

- Приехали! – женский голос вырывает меня из дремоты.

Моргаю глазами, силясь понять, где я.

Вокруг словно другая страна, другой мир.

Роскошные особняки с ярко-зелеными газонами. И это в конце октября!

 Идеальные чистые проезды между домами. Мощенные камнем дорожки.

А позади этого великолепия возвышается суровый и прекрасный сосновый бор.

- Чего застыла? Я не собираюсь торчать тут вечность, - она злиться, кутаясь в коротенькое меховое манто.

Подхватываю сумку и иду за ней. Она ведет меня к самому роскошному особняку на этой улице. Три этажа, красный кирпич, черепица, кованые перила и балконы. Огромная территория.

Милана распахивает дверь, словно она здесь хозяйка. Хотя, может, я чего-то и не знаю.

- Чего встала? Идем! – приказывает она, заметив, что  я собираюсь снимать обувь.

Сама же она в манто и ботильонах, цокая высокими каблуками, поднимается по лестнице.

Стараюсь не отставать.

- У меня нет времени все тебе показывать. Ты здесь не в гостях, - она не останавливается ни на минуту. Лишь изящными жестами указывает то в одну, то в другую сторону. – Здесь комнаты Марата Азатовича: спальня, кабинет, библиотека. Дальше комнаты для гостей. И моя комната.