Когда рассказала, что Роман знает Юру, Алинка, как и я, очень удивилась. Брата моего она не знала лично, когда он ушел в армию, мы были соплячками и не дружили вовсе еще. Только из моих рассказов ей все известно. Но она признала, что все очень странно.

Мы еще долго сидели на кухне, разговаривая обо всем, что произошло. Периодически Алинка вскакивала от злости и ходила, размахивая руками и матеря всех, кого вспомнит. Конечно, больше всех досталось Гале, Сергею и Роману.

Когда уже на улице светало, Алинка подала мне здравую мысль:

— Слушай, а, может, твоя мама или отец знают этого Романа, а? Как думаешь? Такое возможно? Может, Юра какое-нибудь письмо им присылал, или еще какая-нибудь весточка…

На секунду я задумалась, возможно ли такое? Если подумать: узнать хоть что-то я могу только у моих родных. Больше у меня никаких ниточек, ведущих к Юре, нет.

— Позвоню маме, она наверняка уже встала, начало восьмого как-никак.

Алинка дает свой телефон, и я набираю номер матери.

С пятого гудка она наконец берет трубку. Голос звучит несколько заспанно, с отчетливой такой хрипотцой.

«Значит, вчера отмечала что-то, — делаю горький вывод. — Иначе она бы уже сорвала с грядок зелень и повезла ее на рынок продавать».

— Алина? — Мама удивлена звонку подруги и, прочистив горло, добавляет: — Что-то случилось?

— Мам, привет. Это я, — делаю паузу, чтобы не зареветь, закусывая губу, дабы не выдать своих переживаний, так как я уже допускала мысли, что никогда больше ее не услышу и не увижу.

— Люба? Доченька! — нотки радости проскальзывают в голосе. Она начинает плакать,— Девочка моя, — отчаянно шепчет она, — куда же ты уехала! Прости меня, обещаю, я больше не буду! Доченька! Возвращайся, не бросай меня, девочка моя. — Мама уже ревет в трубку, последние слова я еле разбираю. Кусаю свой кулак и поднимаю глаза к потолку. — «Не реветь, только не реветь».

Убираю трубку от уха и сижу, стараясь перебороть приступ отчаяния. Мама мне уже это обещала, и не раз. Когда я сбегала из дома, а инспектор по делам несовершеннолетних находила меня и приводила обратно. Мама при ней клялась, что «все, это был последний раз», но через некоторое время отец все же уговаривал поддержать его и составить компанию.

И лишь чуть больше года назад я смогла достучаться до мамы, когда она меня едва не потеряла окончательно. С тех пор она держалась. И только после извещения о пропаже Юрки вновь сорвалась.

— Мам, успокойся, — собрав все свое мужество в кулак, говорю строго, стараясь не выдать своего истинного состояния и надлома души, что все повторяется вновь. — Я спросить у тебя хочу… — беру паузу и жду, когда эмоции матери утихнут и она будет в состоянии нормально говорить.

Когда это наконец происходит, спрашиваю:

— Ты не помнишь, у Юрки был друг или знакомый по имени Роман? — предположив, что, возможно, его кличка — производная от фамилии, говорю: — Его фамилия… Молотов… или что-то созвучное ей. Как? Не вспомнила?

— Дай подумать… — И мать начинает размышлять вслух: — Никого не могу вспомнить, Любочка. Это очень важно, да?

— Да, очень. Ну, раз не знаешь, то ладно. Давай, пока.

Уже хочу положить трубку, как вдруг мама кричит:

— Люба, Любочка, ты когда вернешься?

Вновь прикладываю телефон к уху, чтобы услышать ее голос.

— Люб. Слышишь? Доченька?

— Да, мам. Слышу. Я не знаю, что тебе ответить на этот вопрос… — И, выдержав паузу, добавляю: — Мне уже исполнилось восемнадцать, и я могу сама распоряжаться своей жизнью.

— Знаю, доченька, знаю, — перебивает меня мама. — Но, может, ты захочешь вернуться, а?

Не успеваю ответить, как Алинка, которая сидит рядом, произносит в трубку: