Да, вся сцена была прочувствована мисс Анной Уэстон до мельчайших подробностей. С каким трагизмом в голосе она вскричала: «Мое золото, драгоценности – всё, всё тому, кто их спасет!» Но никто не отважился на это… Наконец ангелок был сброшен в подхватившие его руки, откуда перешел уже в объятия мисс Уэстон…

Так у Малыша появилась мать, и толпа даже была уверена, что эта важная дама узнала в нем своего сына, чуть не погибшего в пламени пожара.

Раскланявшись перед шумно приветствовавшей ее толпой, мисс Уэстон удалилась, унося с собой свое сокровище и не обращая внимания на увещевания горничной. Что ж в этом удивительного? Нельзя ведь требовать, чтобы двадцатидевятилетняя актриса, пылкая, с ярко-золотистыми волосами, с голосом, полным драматизма, умела так же сдерживать свои порывы, как Элиза Корбет, тридцатисемилетняя блондинка, холодная и бесцветная, вот уже много лет прислуживавшая своей взбалмошной госпоже. Правда, актрисе всегда казалось, что она исполняет одну из пьес своего репертуара. Даже самые обыденные обстоятельства казались ей сценическими положениями, а уж тем более такие чрезвычайные…

Нечего и говорить, что они приехали вовремя на станцию, и кучер получил обещанную гинею. Сидя теперь с Элизой в отдельном купе первого класса, мисс Уэстон могла дать волю своим чувствам.

– Этот ребенок – мой!.. Моя кровь… моя жизнь! – повторяла она. – Никто его у меня не отнимет!

Впрочем, кто бы вздумал отнимать у нее этого брошенного, никому не нужного ребенка?

Элиза же думала про себя: «Посмотрим, долго ли это продлится…»

Поезд тем временем тихо катился через графство Голуэй к железнодорожной ветке, соединяющей его со столицей Ирландии. Малыш же все не приходил в себя, несмотря на нежную заботу и пылкие фразы актрисы. Прежде всего мисс Уэстон позаботилась о том, чтобы раздеть его. Высвободив мальчика из прокопченных лохмотьев и оставив на нем лишь шерстяную фуфайку, выглядевшую довольно сносно, она надела на него вместо рубашки одну из своих кофточек, затем суконный лиф вместо жилета и накрыла пледом. Но ребенок, казалось, не замечал всего этого, как и того, что его нежно прижимали к сердцу, еще более теплому, чем одежда, в которую он теперь был закутан.

Наконец поезд достиг узловой станции, на которой часть состава была отцеплена и направлена в Килкри, где остановка длилась целых полчаса. Малыш по-прежнему не приходил в чувство.

– Элиза, Элиза, – вскричала мисс Уэстон, – надо узнать, нет ли в поезде доктора!

Элиза хотя и уверяла, что это было совершенно излишне, отправилась все же отыскивать доктора. Однако такового в поезде не оказалось.

– Ах, вот изверги! – восклицала мисс Анна. – Никогда-то их нет, когда они нужны!

– Но, госпожа, с мальчишкой ничего особенного не случилось!.. Если вы его не задушите, то он очнется. – Ты так думаешь, Элиза?.. Милый мой малютка!.. Но что ж ты хочешь – я не знаю, как с ним обращаться, ведь у меня никогда не было детей!.. Ах, если бы я могла накормить его своей грудью!

Однако это было невозможно, к тому же Малыш был уже в том возрасте, когда требуется иная пища, так что мисс Уэстон зря сокрушалась по поводу своей неспособности быть кормилицей.

Поезд же шел через полуостров, занимаемый графством Клэр. Ночь стояла темная, погода пасмурная, с порывистым западным ветром, – не лучшая ли декорация для столь драматичного сюжета?

– Он все не приходит в себя, бедный ангел! – продолжала тревожиться мисс Анна.

– Хотите я вам скажу, в чем дело, госпожа?..

– Скажи, ради Бога, скажи, Элиза!..

– Мне кажется, что он спит!

И это было совершенно верно.