– Как, должно быть, хорошо, Грип, плыть на таких кораблях… с их громадными парусами! – говорил Малыш.

– Если бы ты знал, как мне этого хочется, – отвечал Грип.

– Так отчего же ты не сделался моряком?..

– Да, правда… Почему я не моряк?..

– Ты бы поехал далеко-далеко!

– А может быть, это когда-нибудь еще и будет! – мечтательно говорил Грип.

Однако пока он все же не был моряком.

Порой Грип с Малышом доходили и до рыбацкой деревеньки, что располагалась за рекой, впадающей в залив. Как жалел тогда Малыш, что он не был одним из этих сильных, крепких мальчиков с загорелыми лицами, чего бы только не дал, чтобы оказаться сыном одной из этих дюжих матерей, мужественных и грубых, как и их мужья. Да, он завидовал местным детям, здоровейшим и счастливейшим во всей Ирландии! Ему хотелось подойти к этим мальчикам, взять их за руки… Но он не смел даже приблизиться к ним в своих лохмотьях, ведь они наверняка подумали бы, что он хочет просить у них милостыню. И он оставался стоять в стороне, глядя на детей полными слез глазами, а потом тихо уходил, чаще всего на рынок – любоваться на блестящих скумбрий и селедок, единственную рыбу, что попадается в сети здешних рыбаков. Что же до омаров и толстых крабов, которые кишат среди утесов залива, то, несмотря на все уверения Грипа, что они вкусны, как «пирожки с кремом», Малыш никак не мог этому поверить. Но кто знает, может быть, однажды ему и доведется самому в этом убедиться…

Обойдя город кругом, ребята возвращались в школу. Они шли по грязным, вонючим улочкам, мимо развалин, которых много в Голуэе. При взгляде на них казалось, что город пострадал от землетрясения, но на самом деле это были недостроенные дома, начатые и брошенные за недостатком денег и теперь наводившие своим видом беспросветную тоску.

И все же ужаснее и отвратительнее всего в Голуэе было мрачное здание «Рэггид-скул», служившее приютом Малышу и Грипу, и потому они всегда оттягивали, как могли, момент своего возвращения.

Влача печальное существование в кругу таких же, как он, оборвышей, Малыш не раз вспоминал пережитое им до этого. Какие же образы прошлого вставали у него перед глазами? Торнпип, этот злой, бессердечный мучитель, которого он вечно боялся где-нибудь встретить и попасть снова в его лапы… Затем – старая злая ведьма, обращавшаяся с ним не лучше… И в то же время возникало смутное воспоминание о какой-то ласковой, нежной девочке, укачивавшей его на своих коленях, и это смягчало горечь прошлого.

– Мне кажется, что ее звали Сэсси, – сказал он однажды своему другу.

– Какое хорошенькое имя! – ответил Грип.

Сказать по правде, Грип был убежден, что эта девочка существовала лишь в воображении мальчика, так как никто о ней ничего не знал. Но когда он говорил об этом Малышу, тот сердился. О, он смог бы узнать ее, если бы увидел… Неужели же они никогда больше не встретятся? Что теперь с нею? Живет ли она все еще у той ведьмы? Она была такая кроткая, добрая, ласкала его, делилась с ним картофелем…

– Как мне всегда хотелось заступиться за нее, когда старуха ее била! – говорил Малыш.

– Я бы тоже охотно поколотил эту старуху! – отвечал Грип в угоду мальчику.

Вообще, этот славный малый, никогда не защищавшийся, когда на него нападали, был, однако, всегда готов встать на защиту другого, что он уже не раз доказывал по отношению к своему маленькому другу.

Однажды, еще в первые месяцы своего пребывания в школе оборванцев, Малыш, прельщенный звоном колоколов, вошел в Голуэйский собор. Надо признаться, он набрел на него совершенно случайно, так как собор этот затерян среди грязных и узких улиц, и даже туристам не всегда удается его найти.