«Какой же ты мужик?» – сказал Тесёмов, – «обобрал всех, и рад». «Зато у меня всё есть», – отвечал Фёдоров. «А вы, дураки, будете бомжами, или будете горбатиться на кого-то за копейки. Потому что добрые очень. А я, если хочешь знать, за деньги и убить могу». «Посадят ведь», – сказал Тесёмов. «Так и отсижу», – ответил Фёдоров, – «зато и погуляю».

Наговорившись, Федоров предложил выпить. Пили жадно, молча, и мало закусывая. В какой-то момент Фёдоров сказал: «Всё, хватит. Теперь каждый своё. Или несите что-нибудь, или проваливайте».

Было за полночь, и все пьяно и вяло засеменили к выходу. Тесёмов же решил остаться. Фёдоров его никогда не выгонял. И тот приспособился частенько спать у него на диване. Когда все разошлись, на столе появилась ещё одна бутылка, немного сыра, и свежая зелень. Фёдоров налил немного самогона по кружкам, и они продолжили застолье. Несмотря на разницу в возрасте (Фёдоров был старше на пятнадцать лет), они многим делились друг с другом. И сейчас Фёдоров был рад тому, что Тесёмов остался. У него была тайна, о которой он никому не рассказывал долгие годы, и которая сегодня жгла ему сердце. И ему просто невыносимо стало держать её в себе.

Они выпили, и Фёдоров лихорадочно подыскивал слова, с которых он мог бы начать свой рассказ и, ничего не придумав, начал, как говорится, в лоб. «Сына вчера встретил», – сказал он. Тесёмов ошарашено посмотрел на него. О том, что у Фёдорова есть сын, он никогда не слышал. «Двенадцать лет пацану», – продолжил Фёдоров, – «никогда с ним не общался. Так издали смотрел. А с дачи приехал, к дому иду от остановки, смотрю он… Прикинулся, что мне плохо, и попросил донести сумки до подъезда. Вежливый он такой. И спасибо, и пожалуйста, может вам скорую вызвать. Думаю, себе, вот ведь не мужика, а бабу воспитали. Да по виду не скажешь – крепкий такой. Сказал на борьбу ходит. И сумки донёс играючи. Так я вчера полдня в себя прийти не мог. Никогда детей не хотел. А тут тоска взяла, что нет у меня семьи. А сегодня успокоился и думаю, что хорошо, что у меня семьи нет. Свобода для мужика главное. А всего главнее деньги».

«А, правда, что за деньги убьёшь?» – спросил Тесёмов. «Правда», – как-то буднично ответил Фёдоров, – «и начну с бабки соседки. Достала она меня, сил нет. Одно нравоучения читает. А сама голубей на балконе кормит. Батон покупает, и крошит им кусками, как курам. А они потом везде гадят. Они и мне весь балкон изгадили. Предлагает мне балкон зашить, если мне это не нравится. Она, видите ли, на своём балконе кормит. Так я ей рот зашью, чтоб не умничала. Переступлю через перила, и буду в квартире. Дверь она балконную на ночь не закрывает, так что придушу её гадину. А лучше зарежу». Фёдоров сходил в другую комнату, и принёс нож. «Гляди, что на днях нашёл», – сказал он, – «нож самодельный. Рукоятка наборная, из разноцветного пластика. Мусор выносил, гляжу, что-то в тряпочке завёрнутое на асфальте возле контейнера лежит. Развернул, и вот тебе нож. И лезвие хорошее, острое».

Тесёмов затих и напрягся. «Ты чего, всерьёз всё это?», спросил он. «А чего?», ответил Фёдоров, – «у меня и причина есть, и интерес». Тесёмов засобирался домой. «Да, не дури», – сказал Фёдоров, – «я пошутил». «И сам ты дурак, и шутки у тебя дурацкие», – угрюмо произнёс Тесёмов.

Они снова выпили, и успокоились. И Фёдоров, наконец, начал рассказ о своём сыне.

Речь пошла о семёйной паре, дача которых была недалеко от бабкиной, и Тесёмову даже показалось, что он знает о ком идёт речь. Да и мальчишку, похоже, он однажды видел. Фёдоров сначала сбивался, не мог перейти к сути рассказа. Рассказывал о каких-то мелочах бабкиного быта на даче, и что ему там не очень нравится, и, наконец, повёл свой рассказ плавно, и даже романтично. Тесёмов сначала слушал расслаблено, невнимательно, но потом тоже увлёкся, и не мешал рассказчику.