Вероника резко закрыла тетрадку. Как будто чего-то испугалась. Она смотрела на обложку и медленно понимала, что реально боится того, что там написано. Она долго и очень сложно закапывала то время в своей памяти, что сейчас даже одна строчка текста вызывала почти физическую боль. Спустя годы, ей уже стало казаться, что всё это было не с ней. Словно кто-то другой пожил в её теле, а теперь вышел, и она снова смогла жить спокойно.

Тогда ни о каком спокойствии речи не было.

Сюжеты монтировались потоком. Один, второй, 25-ый, 228-ый. Каждый день. На разные темы. Разного качества. Это людям, которые смотрят экран, кажется, что телевидение – это что-то неземное. На самом деле часто бывает, что журналист так много работает, что результат его труда становится на конвейер. Не успеваешь толком ни в теме разобраться, ни мнения изучить, просто стряпаешь сюжет, как блинчики на завтрак, потому что эфир – время строго регламентированное, он тебя ждать не будет. Но в этом-то и соль продукта – надо за минимально короткое время сделать так, чтобы было и интересно, и понятно. Получается это, особенно на региональном ТВ, не у всех. И тут дело не только в квалификации журналиста. Колоссальную роль играет мастерство оператора и возможности монтажёра.

Андрей Логинов клеить абы как не любил. Хотя и сидел на линейке новостей. Он как-то умудрялся сразу разглядеть хорошие кадры. Монтировать с ним все обожали. И весёлый, и красивый, и монтажёр отличный. Ника, конечно, тоже при возможности бежала с сюжетом к нему.

– Смотри, у тебя текст не соответствует тому, что снято, – Андрей говорил тихо, но недовольно.

– В смысле?

– В смысле, что ты говоришь про дачи, а дач-то вы не сняли.

– Ну, так это же заседание. Можно людьми в зале закрыть.

– Это стрёмно. Зачем тогда телевидение? Чтобы на людские головы посмотреть? Телевидение – это картинка. Хочешь рассказать, что депутаты про дачный закон придумали, будь любезна, сними хоть несколько планов.

Веронике стало неприятно, но она понимала, что Андрей прав.

– Я уже не успею исправить текст. Давай смонтируем, как есть.

– А потом ввалят всем троим – и тебе, и мне, и оператору, – монтажёр снисходительно вздохнул, как будто ребёнок провинился, а он его, неразумного, пожалел, – Сейчас всё устрою.

Андрей залез в архивную папку и нашёл там какие-то дачи. Видео, где сняты дачи.

– Это снимали лет сто назад, – улыбнулась Ника.

– Вот и отлично. Лучше «Досье», чем люди на заседании.

Андрей клеил – Ника молчала. Она аккуратно его рассматривала. Старалась незаметно. Ей он казался таким мужественным и красивым, что прямо слюнки текли.

«Жалко, женат, – подумала начинающая журналистка, – а то я бы его точно совратила».

Это она любила. Она давно привыкла, что нравилась всем и всегда. Мужчинам, разумеется. Подруг – может быть, поэтому – у Ники никогда не было. Даже в детстве она всегда дружила с мальчишками, хотя и переживала, что не с кем обсудить девичьи тайны. В подростковом возрасте Ника продолжала дружить, но парни уже все были в неё влюблены. Она быстро это поняла и стала пользоваться. Мужское внимание постепенно переросло в зависимость – если она чувствовала, что обожания мало, ей прямо плохо становилось. И она включала всё своё обаяние, только чтобы снова и снова почувствовать себя любимой.

Это стало наркотиком. Стало игрой. Сначала она не придавала этому значения – ну, нравится кому-то, и что? – а потом поняла, что реально все – все! – в неё влюблены. И дело было не во внешности или каких-то особых талантах, дело было в принятии и понимании. Парни могли говорить с ней обо всём. Ей всегда было интересно любое мнение. Любую ситуацию она могла объяснить и оправдать. Эмоционально погладить по головке, так сказать. Кивни человеку, что понимаешь его чувства, – и он твой навеки. Ну, может быть, не навеки, но суть та же. И конечно, она всё-таки была очень красивая.