Оба засмеялись, но Нико не понял почему. Прежде чем он успел ответить, Нико почувствовал, как на его плечи опустились чьи-то руки. Задрав голову, он увидел дедушку.

– Идёмте, мальчики, – прошептал тот.

Он завёл их за угол, где они пересеклись с Фанни и её отцом, и Лазарь шёпотом сообщил ему, что с этого дня синагога, как и многие другие вещи в Салониках, больше им не принадлежит.

– Деда, мы идём домой? – спросил Нико.

– Нет, пока не помолимся.

– Но κελιά закрыта.

– Нам не нужно здание.

Все впятером дошли до порта. Найдя безлюдный участок тротуара на набережной, Лазарь достал свой молитвенник и начал читать, остальные, следуя его примеру, тоже принялись раскачиваться. Фанни стояла с мальчиками, а её папа настороженно оглядывался на случай, если появятся немецкие солдаты. Так они провели полчаса, над их головами пролетали птицы, любопытные зеваки глазели со стороны. Когда Нико прошептал: «За что нам помолиться?», Лазарь, не открывая глаз, ответил:

– Поблагодари Бога за всё хорошее, что есть в мире.

На секунду он замолчал.

– И помолись, чтобы эта война закончилась.

До одиннадцати лет у Нико был лишь один дом. Двухэтажное здание на улице Клейсурас с белыми оштукатуренными стенами, деревянной дверью и коричневыми ставнями на каждом окне. У входа росла старая акация; весной её крона окрашивалась в белый цвет.

В доме располагались кухня, столовая и две спальни на первом этаже и ещё две комнаты в квартире наверху, где жили дедушка и бабушка Нико. Большие окна выходили на улицу. Табачный бизнес процветал, и Лев, который много работал и откладывал деньги, смог уютно обставить дом: удобный диван, старые дедушкины часы. За пару лет до того он купил жене новенький фарфоровый сервиз, и она гордо выставила его в деревянном буфете.

Дом стоял в хорошем месте недалеко от центра города, рядом с рынком оливкового масла в Лададике[3] и в нескольких кварталах от церкви, мечети и синагоги, отражающих всю суть Салоников, где многие десятилетия евреи, христиане и мусульмане уживались в такой гармонии, что у городских банков было сразу три выходных в неделю: пятница, суббота и воскресенье.

Но если гармония и человечество и идут рука об руку, то недолго. Рано или поздно с их союзом что-нибудь происходит.

В то утро в дом Нико пришла группа молодых людей с объёмистыми мешками. По указаниям Волка, евреям в Салониках стало запрещено посещать школу или ездить на общественном транспорте. Всё их имущество, включая домашних животных, должно было быть задекларировано. У них конфисковали все радиоприёмники. Было приказано сдать даже еду: пшеницу, сливочное и растительное масло, сыр, оливки, фрукты, рыба, выловленная в заливе, – всё это немцы изымали для нужд фронта. Мужчин-евреев забирали из семей и увозили далеко от дома на принудительные работы, где они вынуждены были трудиться много часов в день под палящим солнцем. Те, кто выжил, вернулись в Салоники лишь тогда, когда еврейская община заплатила немцам выкуп в размере двух миллиардов греческих драхм за свою временную свободу.

Противиться происходящему было опасно. Немцы контролировали почти все аспекты повседневной жизни в Салониках. Они запретили выпуск еврейских газет. Разграбили их библиотеки. Заставили каждого еврея носить жёлтую звезду на одежде. С разрешения местных властей – что повергло людей в ужас – немцы перевернули вверх дном старое еврейское кладбище, куда несколько месяцев назад ходили Лазарь с детьми, разрушили триста тысяч могил, копались в костях в поисках золотых зубов, пока еврейские семьи рыдали среди останков их близких. Если бы существовало слово, описывающее подобное презрение к другим людям, я бы назвала его. Но его нет. Нацисты даже продавали еврейские надгробные плиты в качестве строительного материала, и некоторые из них пошли на мощение улиц и строительство стен церквей.