Подрезов без труда снова вписался в привычный ритм и больше уже не помышлял о побеге. Хотя особенно его возмущала жена: ради неё он решился на такой поступок, а нарвался на осуждение. Впрочем, не исключено, что Алёна была права.

Пришёл момент и Алексею уезжать, однако оказалось, что учёба его ещё не закончена. Он был изрядно напуган этим обстоятельством, но опасения его, к счастью не подтвердились: теперь он был переведён в Москву, получил возможность в выходные бывать дома, так что можно было считать, что самое страшное позади. Его не посадили – даже поощрили, а не наказали, что означало, вполне вероятно, полное прощение его проступка – о чём ещё можно было мечтать? Ну а ступенечка… Даже если Аркадий и был прав, Подрезов уже проникся достаточно скептическим настроением в отношении видов на свою, какую бы то ни было, карьеру.

Так получилось, что Аркадия перевели вместе с ним, довелось Подрезову однажды даже свидеться со своим парторгом, тот сначала вытаращил глаза от изумления, затем покачал головой скептически: этот-то придурок, мол, интересно, что здесь делает? Ну а вообще лица тут уже было совершенно бесполезно запоминать, настолько стремительно они менялись. Ни о каких нарах, казармах уже не шла речь, курсы проходили в закрытом пансионате в сосновом бору на берегу реки, условия были самые что ни на есть комфортные, питание на высочайшем уровне.

Алексей приободрился, избавился от терзавших его мрачных мыслей в отношении своей дальнейшей судьбы, дома даже заважничал. Что жена с превеликим удовольствием поощряла. Особенно она радовалась продуктовым наборам, которые Алексей получил теперь право приобретать в спецбуфете. Его немного уязвляло, правда, то, что талоны на пайки были разные, и его талон, соответственно, был не из самых престижных, но утешало и даже вселяло гордость другое: очень многие люди, которые выделялись на предыдущих курсах своей предприимчивостью, хваткостью, сюда не попали, а вот некоторые молчуны-тугодумы вроде Подрезова вдруг сей чести удостоились. Начальство, видимо, свои, особые, выводы сделало, и справедливость в какой-то мере восторжествовала.

Собственно, здесь, в этом пансионате, Подрезов готов был находиться сколько угодно: сменились не только условия – и предметы были гораздо интереснее, и уровень преподавания на порядок выше. Однако всё хорошее когда-нибудь заканчивается: уже через месяц Подрезову вручили справку для бухгалтерии, выдали «корочки», на том и закончилась его «малина».

Алексей вернулся на родной завод в своеобразном ореоле: было известно, что он исхитрился побывать на каких-то весьма престижных курсах, обзавёлся там солидной поддержкой, и теперь все вокруг дружно прочили ему скорое повышение. Постепенно уверился в этом и сам Алексей, порой с ехидцей поглядывая на мастодонта-парторга: новые веяния делали его «членство в рядах КПСС» желательным, но совсем не обязательным. Ведь выбрали же его для такой ответственной учёбы и беспартийного!

Однако дни проходили за днями, месяцы за месяцами, а ничего ни вокруг, ни в личной судьбе Алексея так и не менялось. Учёба на странных курсах всё более воспринималась им в воспоминаниях как своеобразный отпуск, отдушина, доступная когда-то, а теперь абсолютно недосягаемая. Алексей всё чаще корил себя за злополучный опрометчивый поступок, шестым чувством угадывая, что тот сыграл всё-таки, а может, и сыграет ещё, какое-то своё, роковое, значение в его судьбе. Затем события вдруг закрутились так, что стало не до воспоминаний.

Подрезов с тоской смотрел на проходивших мимо людей, иногда тонким, неуверенным, срывавшимся от стыда, голоском пытался рекламировать разложенные на асфальте напильники, пассатижи и прочую дребедень. Больше всего на свете он боялся сейчас встретить здесь, на пятачке возле универмага «Первомайский», одним из первых в Москве превратившемся в гигантскую барахолку, кого-нибудь из знакомых: никто бы не поверил, что он не ворует эти напильники на родном заводе, а перекупает их в магазинах. Но что-то надо было делать, как-то выкручиваться. Судьба вдруг повернулась боком не к нему одному: вся страна пустилась в какой-то диковинный, сумасшедший пляс, да и от самой страны, наверное, лишь две трети осталось. Вокруг усиленно что-то воровали, продавали и перепродавали, вот только Алексею, как он ни старался, ни в чём не везло.