Теперь перейдем к шинели, к добротной, тяжелой, длиннополой. Сколько раз читал книги в которых авторы устами своих героев пели ей восхваления. Уж так она удобна и хороша, и, что всегда считалось немаловажным, засыпать под ней уютно и приятно. Если ничего другого нет, то конечно хороша. Понятно и то, что до полноценного одеяла ей далековато. Но вот тот, кто скажет, что в ней удобно бегать, прыгать, преодолевать препятствия или драться врукопашную, либо слукавит, либо он откровенный болван.

Но все перечисленное просто меркнет, когда разговор заходит о кирзовых сапогах и портянках. Я не исключаю того, что введение их в форменную одежду советских войск, на самом деле, было удачным проектом сначала «Абвера», а потом и ЦРУ. Задача по снижению боеспособности нашей армии была блестяще выполнена. Получилось, правда не все и не сразу. Первоначальный замысел с лаптями и онучами у них почему-то провалился.

Непонятностей было много. Почему летный состав возили на аэродром на автобусах, а технический на здоровенных тягачах- «Уралах»? Понятно, что если рассматривать с точки зрения физической подготовки, то может это и неплохо – по несколько раз в день забраться в кузов и спрыгнуть обратно, но, наверное, не в кителях или шинелях и не после сытного обеда.

* * *

Вооружение полка состояло из трех десятков самолетов ТУ-22- огромных, правда уже к тому времени слегка устаревших машин. Структурно полк делился на три эскадрильи: помеховую, ракетоносную, бомбардировочную, и технико-эксплуатационную часть. А личный состав, за исключением солдат, можно было условно поделить на тех кто летает: летчиков, штурманов, операторов и техников, – тех, кто готовит самолеты к вылету, устраняет неисправности, выполняет регламентные работы.

Меня определили в третью, помеховую эскадрилью, в группу электриков, где и началась моя новая жизнь в должности старшего техника. В течение месяца я пытался детально разобраться в трех огромных альбомах с чертежами, которые мне выдал начальник группы капитан Угрюмый, и определить откуда и куда какой провод идет и где надо посмотреть, если, к примеру, не работает лампочка бортового аэронавигационного огня. Потом мне объяснили, что Угрюмый – это образ жизни и мыслей начальника, а на самом деле он Сидоров. И уже совсем потом, старший лейтенант Волков, он же Виктор Михайлович, он же Волчок, поставленный надо мной кем-то вроде наставника, отодвинув в сторону схемы и обозвав ерундой все то, чем я занимался в течение последнего месяца, предложил: «А давайте-ка мы с Вами, товарищ Студент, наконец, делом займёмся. Я Вас торжественно приглашаю после работы помочь одному очень хорошему человеку разгрузить машину с кирпичом.» Никаких особых дел на вечер у меня запланировано не было и я согласился. А с другой стороны, как откажешься? Наставник все-таки.

Встретились мы с Виктором Михайловичем возле столовой. То, что он был явно навеселе не могли скрыть даже сгущающиеся сумерки.

– Товарищ лейтенант, к бою готовы? Погода-то какая? А воздух, воздух какой? У Вас в Москве, наверное, один смог, да выхлопные газы, – и безо всякого перехода: «Луна, словно репа, а звезды – фасоль, спасибо, мамаша, за хлеб и за соль…»

Мы уже давно свернули с главной освещенной улицы и шли в темноте в сторону гарнизонных гаражей. Волчок уже декламировал из Есенина: «Отговорила роща золотая березовым веселым языком…» «Ничего себе поэтические вечера,» – думал я, едва поспевая следом и стараясь не упустить из виду спину наставника. Позднее я узнал о том, что чтение стихов является неким обязательным признаком, позволяющим определить степень опьянения Виктора Михайловича.