Но, летом 1942 года до города добралась война. Немцы начали варварски бомбить Воронеж.

Война подобралась к Воронежу летом 1942 года как-то неожиданно. Центр города немцы постоянно бомбили. На Юго-Западе в Шиловском лесу грохотали тяжёлые бои. А на западной окраине, где жил Алексей, было тихо. Улица заканчивалась по соседству с керамическим заводом, а дальше на запад было поле до самого Дона. До войны в поле был военный аэродром с грунтовой посадочной полосой. Однажды в конце тридцатых годов на улице, где жил Алексей даже упал военный самолёт, не дотянувший какого-то километра до аэродрома и зацепившийся за провода линии электропередачи. Лётчик погиб. Но перед войной аэродром куда-то перенесли, и на его месте снова образовалось поле, поросшее густой травой, которое тянулось в западную сторону на несколько километров. Жители окраины выгоняли пастись в это поле коров, коз и другую живность.

Летом 1942 года с западной стороны, со стороны поля на улице, где жила семья Агаповых, появился запылённый советский танк, который остановился у крайнего дома. Из него вылезли три танкиста и попросили у хозяев дома воды. Хозяева гостеприимно накрыли для танкистов стол и пригласили их отобедать. Экипаж танка только что провёл удачный бой. Танкисты были довольны и оживлённо обсуждали за столом это событие. В это время к дому подъехала немецкая разведка на нескольких мотоциклах с колясками. Немцы увидели возле дома танк, вошли в дом и прямо за столом положили автоматными очередями всех трёх танкистов. Потом приказали хозяевам дома похоронить танкистов в углу огорода и уехали с документами и оружием погибших танкистов. Танк немцы завели и угнали с собой.

Жена Ивана Григорьевича Александра Ивановна была первым председателем уличного комитета, а сам Иван Григорьевич был членом партии большевиков с 1905 года, бывшим депутатом съезда ВКП (б) и избирался депутатом Верховного Совета.  Поэтому на улице его жену и их детей прозвали «депутатскими».

Одна из соседок по улице, узнав, что немцы вошли в город, стала угрожать семье Алексея. Она злорадствовала: «Ну что, дождались, коммуняки.  Скоро вас всех вешать будут на фонарях».

(После войны в 1946 году Алексей встретил в Горкомхозе Воронежа, где работал мастером и прорабом участка дорожного строительства No 3, эту самую соседку, угрожавшую семье виселицей при немцах. Увидев и узнав Алексея, она побелела, затряслась и опёрлась о стену, ноги у неё подгибались: «Алексей, прости меня, пожалуйста, прости, пожалуйста.....». Алексей махнул рукой: «Да нужна ты мне, дура. Иди своей дорогой. Не стану я на тебя доносить». За такие слова и намерения при немецкой оккупации: «вешать коммуняк» соседка могла бы получить 10 лет лагерей. Один из её родственников, живший на той же улице рядом, летом 1942 г. пошёл к немцам служить полицаем. Он участвовал в угоне жителей из Воронежа, а после их эвакуации ходил по дворам и брошенным домам и грабил оставленные дома, а на огородах выкапывал и забирал себе спрятанные жителями вещи. После войны он отсидел в лагерях срок 10 лет и уехал из Воронежа). Сама соседка никак не пострадала.

Чтобы избежать доноса и расстрела семья спешно перебралась на квартиру старшей дочери Надежды, которая вышла замуж за железнодорожника Ивана Хрипунова и жила с ним в полученной от железной дороги квартире в доме на углу улицы Коммунаров и проспекта Революции, неподалёку от центрального железнодорожного вокзала.

Утром Алексей вышел на Проспект Революции и услышал где-то поблизости одиночные выстрелы и пулемётные очереди.  Любопытство погнало его в сторону Петровского сквера.  Неподалёку от здания ЮВЖД Алексея остановила группа немцев.  Они наставили на Алексея автоматы и завели его в полуразрушенный жилой дом рядом с ЮВЖД.  На втором этаже у окна стоял пулемёт «максим», а рядом с пулемётом валялось несколько расстрелянных пулемётных лент и сотни пулемётных гильз, солдатская гимнастёрка и брюки галифе.  Очевидно, защитник города отстреливался из пулемёта до последнего патрона, а когда патроны закончились, сбросил военную форму и скрылся.  Немцы, показывая руками на коротко стриженую голову Алексея залопотали: «Зольдат, Зольдат».  Алексей чуть не заплакал: «Какой я солдат. Я ещё мальчик». Один из немцев, держащий на поводке овчарку, стал натравливать собаку на Алексея. Собака бросилась на Алексея и он, чтобы защититься, инстинктивно ударил собаку ногой и попал ей прямо в горло. Овчарка закашляла и отскочила. Немцы дружно закричали: «Диверсант! Диверсант!». Они решили, что Алексей попал ногой точно в горло собаке, потому что имеет специальную подготовку диверсанта. Жестами немцы показали Алексею на солдатскую гимнастёрку и брюки галифе, которые валялись на полу возле пулемёта, и потребовали, чтобы он их надел на себя. Алексей понял, что пришёл его последний час: как только он наденет на себя гимнастёрку и галифе неизвестного солдата, немцы тотчас его расстреляют вместо безвестного последнего защитника города. Плача он надел на себя гимнастёрку и галифе и услышал дружный и громкий немецкий хохот. Убежавший и бросивший свою форму солдат был огромного роста. Его гимнастёрка оказалась Алексею ниже колен, а пояс брюк галифе оказался под мышками.  Вид у него в такой безразмерной военной форме был слишком комичный.  Стало понятно, что Алексей не имеет к этой форме никакого отношения. Немцы смеялись, показывали пальцами на Алексея и отпускали какие-то шуточки, а потом один из них отвёл Алексея к группе воронежцев из мужчин и женщин, копавших во дворе дома какую-то траншею, вручил ему в руки лопату и жестом показал: «копай – копай». Алексей начал копать, радуясь, что так счастливо избежал расстрела.