Пожалуй, и впрямь Питер. Ну да не станет же кучер врать, да и ошибиться тоже не должен.

– Что там, Гриша? – спросили за спиной. Шепелёв обернулся и встретился взглядом с соседом, тем, что давеча в Москве первым предложил ему место у окна – невысокий, смуглый и носатый, слегка обезьянистого вида, с черными кудрями и весёлым взглядом голубых глаз. Сосед, встретившись с ним взглядом, взлохматил бакенбарды.

– Что видишь-то? – полюбопытствовал он. – Заставу? Обводный канал?

– Должно быть, да, Александр Сергеич, – с лёгким неудобством провинциала ответил Гришка (познакомились они ещё в Москве). Он коротко описал то, что видел, и сосед кивнул.

– Застава и есть. Скоро уже доберёмся, – он шевельнулся, разминаясь – видно было, что и ему прискучило всё время сидеть на месте и хотелось либо походить, либо полежать.

– А куда в Питере приходят дилижансы, Александр Сергеич? – спросил Шепелёв, спохватясь – надо ж было ещё узнать, далее ль ему до места добираться. Он вновь покосился в окно, облокотясь на взятый в дорогу ранец. Твердая вощеная кожа ранца послушно чуть подалась под рукой – внутри почти ничего не было, смена белья, чулки, пара сухарей, да любимые Эсквемелин, Карамзин и Бёрнс. Французский солдатский ранец отец привёз с войны в пятнадцатом году, когда ему, Гришке, было только пять лет. Вместе с мачехой привёз, да. Гришка, как подрос, немедленно наложил на ранец лапу – впервой взял его с собой как дорожную сумку, когда в Табынск ездили на богомолье, семь лет назад. Отец посмеялся, да и махнул рукой – пусть-де. Так и таскал его в дороги повсюду, и в Питер уезжая, с собой прихватил. В дороге много вещей – только докука.

– К Исаакиевской площади приходят, на Малую Морскую, – словоохотливо ответил Александр Сергеевич. – Там тебе до твоего корпуса два шага пешком.

Сосед уже знал, куда едет мальчишка – Шепелёв в разговоре не стал скрывать. К чему? Никакой выгоды, будь даже смуглый жуликом, ему нет с того знания, что мальчишка-попутчик едет поступать в Морской кадетский корпус. Обокрасть – так и без этого можно. Да и что у него, Гришки Шепелёва, красть? Последний рубль, который не успел в дороге проесть? Отец, провожая в Москве, наказывал: «Не трать всё сразу!», а отца Гришка привык слушать, хотя и не всегда слушался. Но мелкие жулики, чтоб на его копейки позарились, в дилижансах от «Москва – Питер» и не ездят особо – билет стоит дороже, чем возможная добыча. Проще на Хитровке или Лиговке (названия эти Гришка знал по рассказам отца, бывавшего во времена оны в обеих столицах) потолкаться да кошелёк-другой срезать.

Дилижанс застучал колесами по мостовым булыгам, его качнуло в одну сторону, в другую, крики придорожных торговок притихли. Въезжали в столицу. Гришка прислушался к себе, честно пытаясь ощутить в глубине души трепет – как-никак, сам Петербург за окном. Но трепета отчего-то не было.

А сосед глядел мимо него в окно и отчего-то улыбался. Должно быть, рад был, что вернулся домой. Он вдруг нараспев произнёс:

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье

Береговой её гранит…

Он покосился на Гришку и усмехнулся, заметив, что Шепелёв криво улыбается:

– Что, не похоже?

Мальчишка мотнул головой, но сосед только весело хлопнул его по плечу:

– Ничего, брат, это тут, на Обводном, пока что не похоже, а вот в центре, на Васильевском или у Летнего сада. Да, впрочем, сам увидишь…

Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей

Прозрачный сумрак, блеск безлунный,

Когда я в комнате моей

Пишу, читаю без лампады,

И ясны спящие громады

Пустынных улиц, и светла