Хрусталь вдруг медленно процвёл на всю мутноватую глубину, словно внутри гуляли сполохи, пошёл голубоватыми и золотистыми разводами – через него сочился живой огонь. А потом посреди вдруг протаяло прозрачное окно, и в него плеснула синева, сгустился, обретая вещественность, женский лик. Пожилое, чуть тронутое морщинами лицо, северное широкоскулое, с сурово сжатыми губами, прямой нос с редкими, едва заметными рыжеватыми крапинками веснушек, холодные глаза льдистой голубизна, двурогая жемчужная кика над лбом и светло-русыми волосами.

Нахлынуло.

Оторопь. Ласковая сила и властная нежность. Холод короткого северного лета. И почему-то – горечь, словно ждало что-то страшное, неотвратимое.

Влас невольно поёжился, сглотнул. Но лик в камне уже таял, растворялся, бледнел, а сам камень быстро терял прозрачно, вновь сталовился полупрозрачно-белёсым.

Миг – и словно не было видения.

Хрусталь и хрусталь.

– Что это такое? – внезапно осипшим голосом спросил Влас неизвестно у кого. Покрутчики переглянулись и промолчали. А невесть откуда появившийся вдруг Спиридон сурово сказал:

– Помалкивай про то, парень, – впервые назвал его парнем, а не зуйком. – Не стоит про такое болтать попусту. Она лик свой не для того показывает.

– А для чего? – не мог опомниться Влас.

– Сказать может что хотела, – пожал плечами Спиридон. Потыкал носком бахилы окровавленную моржиную морду. – Может предупредить о чём.

– А… а кто она?

– Не болтай зря, говорю, – разозлился хозяин а́рабы.

Влас умолк, поняв, что внятного ответа не дождётся.

Сзади вдруг кто-то свистнул. Оба, и Спиридон, и Влас, обернулись.

С моря подходили суда.

Справа над волнами то возникали, то терялись косые паруса, уже можно было различить топсель, грот и фок. Гафельная шкуна, – понял Влас и почти тут же опознал Спиридонову «Троицу». Шелоник гнал шкуну прямо к берегу Матки и там, на борту, держали все паруса разом.

– Справа – наши, – уверенно сказал Спиридон. – Вовремя идут, через неделю как раз Иванов день.

А́раба за прошедшие полтора месяца набила зверя и наловила рыбы вдосталь, чтобы нагрузить трюмы «Троицы».

Второе судно, левее, заходило от материкового берега, – два прямых паруса, фок и грот. Бриг? Бриг.

«Новая Земля»?

Влас замер, сам не веря своей догадке. Хотя, впрочем, чего было дивиться? И в прошлом году, и в позапрошлом лейтенант Литке ходил на «Новой Земле» именно к Матке, и а этом году, отец не раз зимой говорил, тоже Матки им не миновать.

И почти тут же Спиридон странно хмыкнул и сказал, хлопнув Власа по плечу:

– Отца встречай, парень. Фёдор Петрович сюда правит.

В костре трещал плавник. Отражение огня плясало в волнах, разгоняя отражение светло-серого ночного неба. Тусклое солнце висело над самым окоёмом, касаясь кромкой волн и скал, а в другой стороне над волнами проливала на море полотнища бледно-зеленоватого света полная луна. Пахло рыбой и гниющими водорослями. В медном котелке гулко булькала каша.

Мичман Логгин Смолятин отламывал от почернелой ветки плавника куски и бросал в огонь.

– Значит, решил ещё разок в море сходить, на Матку посмотреть, – проговорил он задумчиво. Мичман не спрашивал, нечего было спрашивать. Влас промолчал. Нечего было говорить – отец и так всё знает и понимает. – А ну как не пришла бы «Троица»? Чего б тогда делать стал?

Голос мичмана похолодел.

– Чего бы это она не пришла-то? – слабо возразил Влас, глядя в сторону. Он понимал, что отец прав, но смолчать почему-то не получалось. – Чего это ей не прийти?

– Мало ли чего в море бывает, – всё так же холодно сказал отец. – Ветер бы сменился или ещё что…

– Ну пришла ведь, – упрямо пробормотал мальчишка себе под нос. Тихо, но так, чтобы отец слышал.