– Майти Маус как будто плохой, понарошку, но на самом деле ты не плохой, но я про это не знаю, а потом знаю.

Пити доволен таким оборотом. Притворяться плохим, когда все знают, что ты на самом деле хороший, – что может быть лучше? Долг платежом красен, и Пити вставляет бельчонка в свою историю про Майти Мауса:

Майти Маус подумал, что дом загорелся. Это дом бельчонка. И он тогда толкает речку на дом, чтоб вода залила огонь.

Сцена, на которой мы разыгрываем наши истории, – огороженный пятачок в центре ковра в комнате для истории. Это «святая святых» в момент, когда разыгрываются истории: дети знают, что на сцену заходить нельзя, если ты не участвуешь в пьесе. Но Джейсон отказывается подчиняться этому правилу, и это всех очень огорчает. Он заводит мотор, как только начинается очередная история, и через минуту он уже носится по сцене. Вот и сейчас он изображает полет, когда мы пытаемся разыграть историю Саймона.

Я привычно задаю вопрос: – А в этой истории есть вертолет?

– Нет, – говорит Саймон.

– Тогда ты не должен выходить на сцену, Джейсон.

Все эту аргументацию Джейсон уже слышал раньше. Нельзя вмешиваться в историю, если автор не дал тебе в ней роли. Комментировать можно когда угодно, но нельзя вводить нового персонажа без разрешения.

Эту идею несложно понять в контролируемой обстановке, сопровождающей разыгрывание истории, – проще, чем в кукольном уголке, но в обоих случаях совершенно необходима драматургическая непротиворечивость, целостность. Это важнейший аспект социального контракта, отправная точка для решения большинства поведенческих проблем. Соответствуют ли твои действия тому, что происходит в этой сцене? Если нет, можешь ли ты убедить игроков изменить сценарий? А если они откажутся, согласишься ли ты на другую роль? Это и называется социализацией, что попросту означает (в любом возрасте), что ты вполне приемлемо играешь свою роль в соответствии с данным сценарием.

Я возвращаюсь к истории Саймона, и вновь Джейсон шумно вторгается на сцену.

– Саймон, в твоей истории есть вертолет? Белки видят вертолет? – Саймон едва меня слышит из-за шума, который поднял Джейсон.

– Нет… да, видят. Они слышат, как он там летает. А потом он приземляется. Прямо тут.

Джейсон замедляет ход и останавливается на обозначенном месте. – Бруруммм! Я выключил мотор, – говорит он.

Джейсон сознательно принял участие в истории другого ребенка. Почему же он отреагировал сейчас, а не тогда, когда дети играли в кубики и Саймон попросил его приземлиться на беличьей посадочной полосе?

Возможно, требуется гораздо больше таких ситуаций, чтобы возникло ощущение безопасности, позволяющее прислушаться к другим. Или же это ощущение возникает благодаря тому, что ребенок становится частью публики, перед которой разыгрывается история, и ему легче сосредоточиться в контролируемом пространстве, увидеть себя глазами своих сверстников. Как бы то ни было, сегодня Джейсон впервые услышал нас.

На следующий день я говорю Джейсону:

– Ты выключил мотор, когда Саймон попросил тебя приземлиться. Теперь ты знаешь, как надо рассказывать истории. Хочешь рассказать свою историю?

– Да.

Не похоже ли это на манипуляцию с моей стороны? Не думаю. Это просто догадка, а догадки – неотъемлемая часть профессии учителя. Ребенок, который способен услышать историю другого ребенка и отреагировать на нее, возможно, готов рассказать группе свою собственную историю.

Джейсон немедленно приступает к делу.

– И вертолет. Турбореактивный. Он летает.

По-другому его история и не могла начаться. Редко можно с такой точностью предсказать, какой будет первая история, рассказанная ребенком. Из этого я делаю вывод, что Джейсон, забаррикадировавшийся за стенами аэропорта, – это и есть настоящий Джейсон. Лучше не вмешиваться и не корректировать такой цельный в своей подлинности образ себя. Пусть развивается по собственным законам.