Прошло несколько дней. У меня никак не получалось прогнать из головы ночную переписку. Теперь я, наоборот сделался завсегдатаем своей странички в сети. Я следил за страницей и сам постоянно её обновлял, едва появлялась свободная минута. Но на странице всё замерло и больше ничего не происходило.

Зато здесь было кое-что, о чём я сначала напрочь забыл. В разделе фотографий я нашёл, пожалуй, самое интересное. Здесь было ещё три фото, на которых этот самый поразительно похожий мужчина был изображён с ребёнком лет пяти-шести на руках. У меня никогда не было детей, и я даже никогда не был женат.

На других фотографиях мужчина стоял на фоне картин. Похоже, что и он был художником. На этом месте я попытался выжать из фотографий всё: долго присматривался, увеличивал тёмные снимки, чтобы разглядеть их лица получше. Потом я занялся углами, которые попали в кадр. И довольно скоро сообразил, что никакие это не ящики – это картины. Тут во мне взыграла профессия, и я попытался высмотреть из слабых снимков хотя бы основную мысль и цвета. Словно что-то знакомое промелькнуло в нечётком снимке картины, и меня обдала волна жара. В горле запершило, и я раскашлялся. Кашляя до слёз, я пробежал к чёрному шкафу и открыл его глубокое нутро.

Моя папка лежала на полке, на своём обычном месте, среди книг, которые я не любил. Полка давно уже покрылась пылью, и для меня это было даже хорошо – чем толще слой, тем меньше воспоминаний. Однако сегодня воспоминания пришлось разворошить. Мои руки дрожали, когда я взял папку с полки и открыл её.

В папке лежал большой неровный кусок холста, с траурно-черной бахромой на боку. Посыпались чёрные снежинки пепла. Я так внимательно смотрел на холст, на котором ещё пестрело несколько цветных пятен и потёков, что даже не сразу узнал свои бывшие картины. На пару минут я уставился в потолок, и вспоминал, вспоминал. Пришлось взять лупу, и я впился взглядом в фотографии на экране.

– Невероятно! Это же мои картины.

Ребёнок был немного похож на отца. А, значит, и на меня. Кто же эти люди?! В моём сердце ничего не пошевелилось, когда я смотрел на мальчика. От своих картин у меня когда-то раньше неспокойно билось сердце, а на эти я смотрел спокойно. Спокойно, насколько это было вообще возможно. Фотографии я сохранил у себя в компьютере. Так будет вернее. Я до сих пор то ли боялся, что всё возьмёт и исчезнет, то ли надеялся на это.

Если это розыгрыш, то он, пожалуй, заходит слишком далеко. А если это галлюцинация, что, несомненно, хуже для меня? Нереальность происходящего была выше всяких пределов. Собеседница больше не появлялась, как я ни караулил её. Моё последнее сообщение так и висело неотправленным.

Кто же, в конце концов, прислал листок с адресом? Пожалуй, это был самый главный вопрос.

А самое главное – я узнал место, в котором была сделана фотография. В это как раз и было труднее всего поверить. Это была моя многострадальная студия в городе Мастеров, где я когда-то жил и писал картины. Моя мастерская, благословенная дом-рыбина с огромными рёбрами сводов. Неспроста углы оказались картинами на стенах. На фотографии пробивался вечерний свет из моих больших окон. Всё на фото было моим и пока ещё целым.

Время в этом городе накладывало на мою распахнутую боль новую повязку, а озлобленная память сбрасывала ее. Но у времени всегда больше ткани. Прошёл год, потом другой. И всё. Бесстрастные заплаты новой жизни простого обывателя хорошо прижились на ранах и притупили мою боль. Ещё пару дней назад я придерживался этого тезиса в жизни. И вот он летит навзничь из-за чьей-то шутки?