Случилось такое по млодости с тетей Гильдой, сестрой моей мамы. Решила в такой буран одна пойти на ферму. Так она заблудилась, кружила по степи долго. Повезло ей, что набрела на тракторный стан, выбившись из сил, открыла крышку сеялки, забралась во внутрь бункера, спрятавшись от ветра со снегом. Думала; – Все пришел конец!

Нашла ее соседская собака, которая привела хозяина на тракторный стан. Сосед тетин Гильды рассказывал; – ,,Услышал как собака лает и рвется с привязи, вышел на улицу. Отцепил ее и она меня привела на тракторный стан к сеялке, где и нашли Гильду. Незнаю какое чувство собаке подсказало, что Гильда находится именно сдесь".

Во время сильных морозов и буранов, Нас школьников освобождали от занятий. Если буран разыгрывался во время занятий в школе. Грузотакси не могло проехать за нами, так как заметало дорогу, нас школьников со второго отделения, разбирали по домам ученики, проживающие на центральной усадьбе, где находилась восьмилетня школа. Мы находились у них пока погода не успокаивалась, и нас могли отвезти домой.

Зимой во время буранов снегу наметало по самые крыши. Если смотреть из далека, домов небыло видно, только черные трубы торчали из под белого покрывала снега. Детвора, когда погода успокаивалась, высыпала на улицу. Строили из снега крепости, которые в последствии, разделясь на две группы, одни обороняли ее другие штурмовали снежками. Прокапывали туннели, строили горки. Домой приходили раскрасневшие от мороза, мокрые от снега.

Вечерами под треск поленьев в печи, и завывания ветра в трубе, мама читала нам на немецком языке сказки Андерсена и братьев Гримм. После прочитаного тут же переводила на русский язык, а мы затаив дыхание, слушали эти сказки. Так как отец запрещал дома говорить на немецком языке, мы его не понимали.

После войны в общественных местах запрещали говорить на немецком языке. Считалось что это вражеский язык. Не знаю где мама брала эти книжки, скорее всего передовались среди немцев друг другу, а сказки были замечательные.

Старший брат Володя, до пяти лет проживал с мамой у ее родителей, наших бабушки и дедушки. Отец проходил службу в армии, четыре с половиной года, а Володя родился перед тем как отца призвали в армию. Володя разговаривал и понимал немецкий язык. После запрета в доме забыл его.

Когда мы подросли уже постарше, мама со слезами расказывала нам, как ее семью и семьи ее родствеников, в начале войны, насильно привезли из родных мест в нашу деревню. Как было тяжело выживать во время войны и после нее. Ей было тринадцать лет когда их депортировали, она все помнит.

В детстве не воспринималось так серьезно, то, что перенесло старшее поколение, а также поколение наших отцов и матерей.

Которые пухли от голода, работали день и ночь на колхозных полях и на фермах, давая стране в тяжелое время хлеб, мясо и молоко. И не дай бог укради с поля хоть один колосок с зерном, или принеси стакан молока с фермы для детей. Судили за это строго если узнают, или донесли. Сразу без суда и следствия тройка выносила приговор, десять лет лагерей без права переписки за хищени государственного имущества.

С возрастом я чаще стал задумываться об этом. Моих родителей давно уже нет, и нет родителе моей жены, которые также перенесли горе, страдания, и ужасы того времени.

Нет нашей маленькой родины, нашей деревни, только остались остовы разрушеных домов и деревенское кладбище, в той далекой Казахской степи, по которой ностальгия не дает покоя. Хотелось бы как в детстве пойти в степь, лечь на выжженную солнцем желтую траву. Наблюдать и слушать трель жаворонка, а также услышать, такой родной голос мамы; – Коля домой? – Понимаешь, что это уже не возможно услышать ни когда.