– Отец, там кисть, там!

Хруст, отчетливый и роковой, какой бывает, когда ломается кость. Свет, невыносимо яркий и ослепительный свет озарил комнату. Со звоном выбило окна. На долю секунды всех зрителей бросило во тьму, а потом вернуло обратно в комнату.

Агния лежала на полу в той позе, в какой она упала на ложе, в которое превратился тигр-отшельник, часто моргала, прогоняя из слезящихся глаз ошпаривший их свет. Поднятые взрывом под потолок листки, стройно выгибаясь в полёте, ложились на неё. Агния подняла голову, как-то отчётливо и отчаянно выдохнула, и слёзы опять разбились об её слипшиеся ресницы, размыливая страшную картину: отец тоже лежал на полу, ногами к ней, и в подошве его лакированных туфель торчал обломанный стержень кисти – осколок малахитовой травы, а рядом с расколотой кистью красной змейкой ползла по разметённым рисункам кровь.

Снова заклубился рыхлый туман – декорации сменились на больничную палату. Началось второе действие.

Агния сидела на больничной койке, опёршись спиной о подушку и обняв руками поджатые к груди ноги. На другой, пустой, койке, со строгим, ненастоящим лицом, будто его свело судорогой, подёргивая острым подбородком, сидела, приосанившись, лисица-кинокефалка в чёрном платье и с жемчужным ожерельем. Надменными, холодными глазами она оценивающе смерила Агнию, глазами, в которых не наступала оттепель, даже когда лисица-кинокефалка в траурном платье улыбалась фальшиво-доброжелательной улыбкой: просияет в них обманчивый блеск радушия и вскоре погаснет. Высокомерный, сухой, как апельсиновая корка в шкафу, голос прервал тишину:

– Твой отец в другом корпусе. Пока ещё живой. Не изъявишь желание навестить его?

– Нет.

– Агния, ты ведёшь себя неподобающе.

– А подобающе чему я должна себя вести? – спросила Агния. – Я не хочу навещать его не потому, что я не хочу видеть его. Причина в другом.

– Может быть, соблаговолишь мне её озвучить?

– А вот этого я уже не хочу. Прости.

– Ты не у меня должна просить прощения… Ну как ты могла, Агния? Если бы ты только знала, что мне стоило спасти тебя от А-строга. Приобретение и незаконное хранение малахитовой кисти…

– Что, дорого вам ваша дочурка обходится? Зачем ты пришла? Чтобы осыпать меня упрёками или поддержать?

– Откуда ты вообще её взяла? У кого купила? Мне так страшно за тебя, Агния… Такой позор для семьи. И давай не будем говорить о том, во сколько нам встала твоя выходка. Это был предпоследний раз, когда я выручала тебя.

– А будет и последний? – со слабой улыбкой проговорила Агния, взглянув на мать. Мать на дочь не подняла глаз.

– Будет. И будет он здесь и сейчас.

Она поставила рюкзак к ногам Агнии.

– Зачем он мне, мама? Доктор сказал, что меня завтра выпишут.

– Загляни в рюкзак.

Агния неуверенно протянула к нему руки; молния с предрешающим жужжанием расстегнулась – рюкзак был наполовину забит крупными листьями сильфий.

– Что это? – захрипела Агния.

– Тебе на первое время. Вещи можешь забрать в любой момент, даже если я буду на работе. Желательно, когда я буду на работе.

– Вы что, выгоняете меня из дома? – Агния привстала, продавив ладонями матрас.

– Агния, пожалуйста, не повышай голос! Ты знаешь, как я не люблю, когда повышают голос.

– Отец в курсе, что ты выгоняешь меня из дома? – голос Агнии стал обычен и равнодушен.

– Отцу лучше об этом не рассказывать, – мать особо выделила это «не». – Ему сейчас нельзя волноваться. Будет желание, навести его и расскажи сама. Думала, говорить тебе или нет: он очень хочет увидеть тебя. Он умирает, Агния, мой Грегори… – голос матери сорвался, она облепила лицо руками и пустилась в плач, между словами противно хлюпая носом. – Малахитовая болезнь. Неизлечима. Можно лишь выиграть время, и только… – мать снова поперхнулась рыданиями. – Вот до чего довела нас твоя безалаберность, дочь. Ты убила моего любимого мужа и собственного отца.