– Самое важное, – внушал Палюдескару Итале, – это сила, заключенная в тебе самом и принадлежащая только тебе. Именно благодаря этой внутренней силе и становишься настоящим мужчиной. И, почувствовав ее в себе – эту силу, волю, потребность, называй, как хочешь, – ты должен ей подчиниться и пойти тем путем, которым она влечет тебя…

– А если не сможешь найти этот путь?

– Найдешь, если захочешь!

– Но сколькие действительно хотят этого?

– Найти свою судьбу? Быть самим собой? По-моему, этого хочет каждый!

– И все же для этого нужно потрудиться.

– Разумеется! Верно и то, что многие даже и не пытаются искать свой путь. Живут, не думая, делают, что придется, или подчиняются чужим приказам и желаниям, а в итоге совершенно запутываются в этой бессмыслице… становятся рабами собственных безумств или непредвиденных обстоятельств. – Итале с презрением отмахнулся. – И почему только люди не делают то, что должны делать, что им делать необходимо?!

– Так ведь проще – не делать ничего!

– Господи, как глупо! Даже если десять лет просидеть в кресле, не делая ничего, годы-то все равно пройдут – только мимо. Может, лучше встать, прогуляться по окрестностям, отправиться путешествовать? В детстве я всегда завидовал взрослым: мне казалось, что все они вечно куда-то собираются ехать, уезжают в дальние края. Это теперь я понял, что они, по большей части, не только никуда не едут, но и домой добраться не в состоянии, точно навеки заблудились среди бесконечных пиршеств, снов, пустых разговоров, праздных визитов и прочей бессмыслицы – разумеется, я говорю не о бедняках, а о тех, кто волен поступать так, как ему нравится. Такие-то чаще всего и растрачивают себя попусту из-за простой беспечности!

– Да, зря человечеству подарили цивилизацию, – подытожил Палюдескар. – Я бы, например, отдал ее пчелам. Вот уж умные и предприимчивые бестии!

– Не знаю, был ли столь уж напрасен этот дар… Только слишком многие люди, похоже, растрачивают его понапрасну.

– Мне всегда хотелось иметь возможность внести в развитие цивилизации и свою лепту, – сказал Палюдескар. – Но, кажется, я так и не смог этого сделать по-настоящему.

– Ничего подобного! – возразил Итале, но Палюдескар продолжал с той же непосредственностью:

– Нет, я знаю. Мне это не дается. Понимаешь, я ведь не религиозен, ничего такого… но в ноябре мне стукнет двадцать пять… и я бы хотел… надеяться, что могу все-таки совершить что-нибудь стоящее… Прежде, чем наступит конец.

– Именно так! – с жаром подхватил Итале.

– Может, переночуешь у меня? Мне бы хотелось еще поговорить с тобой. – Палюдескар предлагал от всей души, и Итале согласился. Они уже ехали по пригородам Красноя и через десять минут миновали Западные ворота. Карета остановилась на улице Тийпонтий у дверей огромного темного здания гостиницы; пассажиры, ошалевшие от долгого пути, с трудом разминали затекшие, онемевшие конечности и выбирались наружу, сразу окунаясь в блеск огней и шум большого города: ржали запряженные в экипажи лошади, стучали подковы по мостовой, слышались громкие голоса людей, тучи ночных бабочек слетались на свет уличных фонарей; возле гостиницы в воздухе висел запах кожаной упряжи, конского пота и не остывшего еще камня городских стен.

Молодые люди взяли извозчика, уселись, и каждый в душе тут же пожалел о сделанном и принятом предложении. Обоим, пока они ехали на крыше почтовой кареты, казалось вполне естественным продолжить начатый разговор за ужином, но теперь спор о человеческой судьбе и роли цивилизации затих сам собой; каждый смотрел в свое окно. Наконец извозчик остановился перед красивым домом, фасад которого выходил на широкую тихую улицу. Поднимаясь следом за Палюдескаром на крыльцо, Итале услышал над темными крышами и улицами удары могучего колокола – глубокий, проникновенный голос времени в беспокойной суете ночного города.