Дымит и пыхтит паровоз, суя и ворочая шатунами, и транспарант прогнут ветром перед трубой: «Вся власть Учредительному Собранию!»
Над будкой машиниста примотан трехцветный российский флаг, а через два вагона – красный, и лозунг вкось стенки: «Вся власть Советам!»
А на задней тормозной площадке – знамя черное с черепом и костями, и надпись возвещает «Анархия – мать порядка!»
Мешочники и солдаты на крышах, гармошка надрывается из окна, махорочный дым и подсолнечная шелуха. Опаслив мчащийся табор и опасен сам.
2.
– Они что сделали? – рассказывает мужичок, стиснутый соседями. – Они приказ издали: как железную дорогу кто повредил – так деревня, которая ближняя тут, за это отвечает. На десять верст от дороги – а отвечает! Всех в заложники, и давай расстреливать.
– Негодяи, – реагирует замызганный интеллигент.
– А ты не очень выступай, – предупреждает потертый пролетарий.
3.
Потертый пролетарий клюет носом и спит. Из кармана куртки у него видна рукоять нагана. Махно, сидящий рядом, косит глазом и тихо вытаскивает наган. Сидящий напротив интеллигент расширяет глаза. Махно смотрит в эти глаза с ясной улыбкой, и интеллигент поспешно отворачивается. Наган опускается в карман Махно. Сидящий рядом Аршинов-Марин покачивает головой.
– Душно здесь, – Махно встает. – Пойду ближе к воздуху покурю.
4.
Поезд подходит к станции, солдаты с винтовками спрыгивают с крыш и бегут к будке начальника:
– Паровоз заправляй, контра!
Начальник в красной фуражке молитвенно складывает руки:
– Господа, нет у меня угля, честью клянусь, нету же!
Щелкает затвор, стукает выстрел, сползает тело по запачканной стенке.
– Айда по складам шарить! Сами найдем!
Оправляются возле путей. Набирают у водокачки воду в котелки.
Ломают забор, крыльцо, отрывают ставни, швыряют все в паровозный тендер:
– Ничо! Спалишь! Хватит до следующей! Ехай давай!
И долго еще сбегаются из-за углов, цепляясь за медленно уходящий поезд.
5.
Солдаты в бежевой нерусской форме ловко выпрыгивают из эшелона и тройками расходятся по станции (уже другой). Выставляют посты у водокачки, колонки, обоих входов в депо, у вокзала и даже туалета.
Начальник станции под их конвоем рысит в депо, покрикивая:
– Срочно паровоз! Без очереди!
– Это почему еще им без очереди?! – вопит собравшаяся толпа – станция забита застрявшими поездами.
Пулеметная очередь над головами выбивает штукатурку из вокзальной стены. Тихо.
– Потому что нам надо, – с равнодушной беспощадностью разъясняет голос, раздражая акцентом.
– Чехи, – говорит Аршинов-Марин.
– Откуда в Сибири чехи? – удивляется Махно.
– Через Владивосток – во Францию воевать.
– И шо им за буржуев воевать? Сидели бы дома…
6.
Кончилась Сибирь с ее тайгой, Россия пошла – кривоватая, сероватая, грязноватая.
Прут навстречу эшелоны, а в эшелонах тех – дезертиры гроздьями. Ссыпаются наземь по станциям и полустанкам, и полыхают страстями деревни.
– Дай-ка, – Махно берет у вертлявого уголовника артиллерийский бинокль. – Где украл?
– Меняю на самогон!
А в бинокль видно, как в неблизкой проплывающей деревне разъяренные крестьяне с вилами врываются в помещичью усадьбу. Пропорот барин, рассыпается утварь, коней выводят со двора, бабы тащат узлы, веселое пламя ударяет над крышей, а у забора насилуют, задрав пышные юбки.
– Лютует народ.
– Справедливость устанавливает. Хватит терпеть.
Глава шестая
Петроград в 17-ом году
1.
– А в марте как единоначалие отменили в армии, братва в Кронштадте все офицерьё переколола!
– И што, не сопротивлялись, что ли?
– Какое там! Ну, хлопнет какой из револьвера, так ему тут же штык в брюхо.
– А больше всё или объяснять что-то хотели – или прятались, как тараканы.