Но тут путь мне преградили четверо подростков, примерно моего возраста, и такие же тощие и чумазые.

–Эй, «фраерок», топай сюда, – гаркнул один из них.

Я неспешна подошёл.

–Не местный?– спросил тот же пацан.

–Нет, я с Гуляйполя, – почти правду сказал я.

Дальше разговор пошёл своим чередом: почему здесь, почему один, есть кто здесь знакомые? Я рассказал, как есть.

–Жратва или гроши есть? -, поинтересовался все тот же парнишка, который назвался Михалик.

–Еды не видел уже два дня, а гроши трошки имею, – сказал я и вынул из кармана пятирублевку, которую заранее извлёк из отцовского пояса.

–Ух ты, где взял?– спросил Михалик.

–На паперти, какой-то буржуй расщедрился, – соврал я.

–Пошли к спекулянтам,– сказал все тот же парень, и мы направились по «прошпекту», как сказал Рудик, на базар. Там другой парнишка, по имени Мурат (явно гречонок), взяв пятерку, уверено направился к какой-то бабенке, и они скрылись в подворотне. Минут через десять, Мурат, уже с котомкой на плече, радостный и вприпрыжку, появился возле нас.

Михалик, на правах «старшего», повёл нашу компанию в укромное место, где мы смогли спокойно поесть. Расположились мы на первом этаже заброшенного дома. Тут надо бы описать всю «честную компанию».

Михалик, оказалось, что это его фамилия, а звали его Никола, был парнишка крупный, но, как и все мы тощий. Говорил он как то смешно, при разговоре постоянно высовывая кончик языка. Одет он был, если это можно назвать одеждой, в рваный пиджак на два размера больше, с подвернутыми рукавами. Какие-то полосатые штаны, и на ногах резиновые, но то же дырявые калоши.

Мурат был не высокого росточка, с чёрными кучерявыми волосами, как у цыганёнка, и темными, навыкате глазами. Одет он был в штаны и рваную вышиванку с оторванным наполовину одним рукавом и неимоверно грязную.

Двое других были белобрысые братья близнецы Рудик и Савва. У Савика был вздутый живот, разбухший то ли от голода, то ли от глистов, а Рудик картавил. Вот и все различие между ними. Из одежды на них были какие-то лохмотья на босу ногу.

Вот в такой компании я и очутился. Михалик, по-деловому поделил часть еды между нами, а остальное засунул обратно в котомку. Поев и разомлев на солнышке я, как и остальные, задремал. Из объятий «Морфея» меня вернул крик Савки,

– Шухер, менты!-

С дико раскрытыми глазами я вскочил, но никак не мог сообразить, что же мне делать. Так соляным столбом я и стоял, а пацаны, как горох рассыпались в разные стороны. И тут я услышал,

– Не дрейфь, босяки, свои-, сказано это было с каким то легким акцентом.

Я повернулся на голос, и увидал двух мужчин. Один из них был тот самый американец Маккольм, который приходил к нам в хату, в Лютеньке, и рассказывал о Махно и его жене с дочкой. Он меня не узнал, да и не мудрено. Вид у меня был ещё тот. Зато он выглядел, как настоящий буржуй, одет, что называется «с иголочки». Под стать ему был и второй мужчина. В руках у него был саквояж, а у Маккольма, объемный вещмешок. Первый появился Никола,

– А, это вы, «буржуи милосердия», – сказал он, и пояснил для меня,

– Это американцы, они маскируются под работников «Красного креста». Только ихней организации разрешено находиться в городе, остальных сразу объявляют шпионами и арестовывают. Они нам помогают продуктами. -

Тут нужно пояснить. Второй советский голодомор 1932-1933 годов всячески замалчивался, а районы его распространения были оцеплены заградотрядами. Это делалось, чтобы не допустить беженцев в большие города и на индустриальные стройки, где работало много иностранных специалистов, в том числе и американцев. От них и других иностранных граждан информацию о голоде скрывали всеми возможными способами, и ни о какой помощи голодающим даже и речи не могло быть. За редким исключением допускали Международный «Красный крест».