Разумеется, Мадаленна не желала зла даже Бабушке, но чувствовать себя товаром так было отвратительно, так ужасно, что никакая вода с лавандовым маслом не могла ее отмыть от липкой жижи, которая, казалась, наполняла ее и изнутри, и снаружи. Для нее было бы большим облегчением все рассказать Аньезе, выплакаться у нее на коленях, чтобы она мягко провела рукой по гладко приглаженным косам и сказала, что все обязательно будет хорошо. Но стоило Мадаленне заикнуться о намерениях Бабушки, как мама испуганно замотала головой и сказала, что Хильда никогда бы на это не решилась, и что Джон к ним ходит только потому, что напоминает Бабушке ее покойного мужа. Мадаленна промолчала, но внутри у нее все смеялось до боли; Бабушка ненавидела Дедушку, и напоминай Джон его хоть чем-то, он бы даже не смог зайти на порог. Аньеза обо всем догадывалась, она просто боялась понять все окончательно, так, чтобы единственным выходом было – собрать вещи и уйти куда глаза глядят. А их глаза глядели только за пределы Портсмута, а дальше все обрывалось, словно они жили в старом мире, когда люди еще верили, что у Земли есть конец.

Наверное, при других обстоятельствах, познакомься они на какой-нибудь прогулке или в библиотеке, она бы все равно да обратила внимание на Джона, и если бы не заинтересовалась, то захотела бы пообщаться, но бедный Джон, сам того не понимая, совершал каждый день одну и ту же ошибку, и как машина увязала в одной и той же колее, только проваливаясь глубже, так и чувство недонеприязни росло в Мадаленне. Все, что одобряла Бабушка становилось противным для нее, и она ничего не могла с этим поделать – таков был результат долгих отношений, взращенных сначала на холодности, а потом на такой неприязни, которая едва не доходила до ненависти. И Джон, бедный Джон, сам превратился во что-то ужасное, от чего ей хотелось бежать, стоило Хильде назвать его «славным мальчиком». И все же Мадаленна чувствовала некую вину перед ним; она понимала, что он не был виноват в том, что ее Бабушка сделала его главным претендентом на роль хозяина Стоунбрукмэнор, она понимала, что Джону просто не повезло появиться не в том месте и не в то время, а потому она старалась изо всех сил не сбегать от него раньше положенного времени и выдавливать из себя приветливую улыбку.

И несмотря на все это, Мадаленна скучала по Джону. Его не было уже целую неделю, и ей не с кем было поговорить об обычной мелочи – о погоде или о том, как сильно разросся куст жасмина у магазина мистера Макри. Мадаленна сама не заметила, как вышло так, что весь круг ее общения сузился до Аньезы, мистера Смитона и Джона. У нее были приятельницы из университета, но в Портсмут из Лондона было неудобно добираться, к тому же Бабушка терпеть не могла даже разговоров об университете. и об успехах своей дочери Аньеза узнавала из тихих бесед глубокими ночами. В детстве Хильда запрещала ей выходить за пределы дома, и Мадаленна мало с кем могла подружиться из города, в школе же с ней почти никто не общался из-за того, что она была внучкой «старой ведьмы», так и получилось, что к двадцати годам единственными ее собеседниками остались мистер Смитон и Джон.

Они редко общались о чем-то задушевном, он никогда не рассказывал ей о своем университете, только изредка упоминая, что он учится на финансиста, она никогда не говорила с ним о цветах, и все равно темы как-то находились – вымученный разговор шел медленно, постоянно спотыкаясь и прерываясь на неудобные паузы, и в эти дни Мадаленна была бы рада даже такому общению. После ее самовольного побега из дома после завтрака, разразилась целая буря. Бабушка не кричала, она вызвала докторов, собрала целый консилиум, и Мадаленна целый час слушала монотонные высказывания о том, как ей стоит беречь здоровье Бабушки. Все доктора Портсмута знали о настоящей причине болезни Хильды, но не могли и слова сказать против ее денег, а потому Мадаленна оказалась на неделю запертой в огромном доме без права на выход. Мистер Смитон пытался звонить, но после бурной беседы с Бабушкой, он оставил тщетные попытки, и Мадаленна успела перемолвиться с ним словом только тогда, когда садовник позвонил Фарберу. Нет, Мадаленна не чувствовала себя одинокой, она редко скучала по обществу, но сейчас после недельного дежурства у постели Хильды и выслушивания всяческих гадостей, она была готова сбежать с первым встречным.