Между тем рыжий конь, взбрыкнув, стоял спокойно, тихий, как овца, повернув голову ко мне и с интересом наблюдая, что происходит: ко мне спешили люди и вскоре отнесли в мою комнату. Больше всего о моем позоре горевал смотритель бунгало.

– Конь никогда до этого не вел себя так, уверяю вас, он не норовистый! Никогда не предложил бы его вам, не будь я в этом уверен. Сам много лет езжу на нем. Посмотрите – вот проедусь немного.

Хозяин коня подошел и заговорил с ним, поставил, держась за седло, ногу в стремя и собирался уже вскочить в седло, как конь резким движением сбросил его. Ему повезло меньше, чем мне, – он упал на каменистую почву; сильно ударился головой, из раны шла кровь, но ничего не сломал. Между стонами, пока его несли домой, без конца повторял:

– Никогда, никогда раньше он не вел себя так!

«Любопытно, – подумала я, лежа, вся в синяках, на кровати. – Почему так повело себя животное, раньше такое смирное…» И тут ко мне зашел мой повар.

– Почтенная леди, это неестественно, – заявил он. – Я расспросил слугу смотрителя. Хозяин говорил правду – конь всегда очень смирный. Здесь не обошлось без гомчена – это он насылает демонов.

Не ездите к нему в его жилище – беда настигнет вас. Вернитесь в Гангток; я найду вам сиденье, и носильщики понесут вас, если вы не в силах взобраться на лошадь.

Еще один из моих слуг зажег ароматные палочки и небольшую алтарную лампу. Йонгден – ему в то время было всего пятнадцать – плакал в углу. В общем, обстановка такая, словно я умираю. Невольно я рассмеялась.

– Перестаньте, я же еще не умерла! А что до коня, то демоны тут ни при чем. И гомчен совсем не злой человек. Почему вы его так боитесь? Приготовьте обед пораньше и давайте все ляжем спать. Завтра подумаем, что предпринять.

Через два дня гомчен, услышавший о несчастье со мной, прислал мне черную кобылу, чтобы я доехала до него. Во время поездки ничего плохого не произошло. По горным тропам, петлявшим среди лесистых кряжей, я добралась до поляны у самого подножия очень крутой, лишенной растительности горы, увенчанной зазубренным гребнем черной скалы. Чуть вдали, наверху, отмеченное флажками жилище отшельника.

Лама спустился и встретил меня на полпути, а потом повел по извилистой, петляющей тропе, но не в свою хижину, а в другое укромное место – примерно в миле от своего жилья.

Заварил чай со сливочным маслом в большом чайнике, – на полу посреди комнаты разведен костер. Впрочем, слово «комната» может ввести в заблуждение – она не в доме, где гомчен жил, а в маленькой пещере, закрытой стеной из не скрепленных между собой раствором камней; два узких проема менее двух дюймов высотой служат окнами. Несколько досок, грубо отесанных топором и связанных вместе веревкой, образуют дверь.

Из Тангу мы выехали поздно, и, когда прибыли, уже смеркалось. Слуги расстелили одеяла прямо на камнях, и гомчен отвел их спать в хижину, по его словам, рядом с пещерой. Оставшись одна, я вышла из своей берлоги: луны нет; едва различаются белые массы ледника за темнеющей долиной, а мрачные вершины гор над моей головой устремляются к звездному небу. Подо мной лежит темная дымка, сквозь нее доносится грохот несущегося вниз потока. В такой тьме я не решаюсь идти дальше, – тропа шириной в ступню и упирается в пропасть. Оставляю исследования до утра; вхожу в пещеру и ложусь. Не успеваю закутаться в одеяла, как огонь вспыхивает и гаснет: слуги забыли наполнить фонарь керосином. Спичек под рукой нет, где что расположено в моем доисторическом жилище я не запомнила, и боюсь двигаться – ничего не стоит пораниться об острые выступы скал.