Трое долбили стену кирками, откалывая драгоценную соляную породу. Ещё двое собирали «белое золото» в бочки, измельчали и оттаскивали в узкий коридор, уходящий вверх. Все они были одеты в одинаковые серые одёжки.

При появлении Йана работа замерла.

– Ребят, запасного балахона ни у кого не найдётся? – жалобно заныл Йан. – Мой вообще развалился…

– Ты откуда взялся? – рявкнул самый крупный и бородатый из мужиков, поигрывая киркой, как пушинкой. – Не помню, чтоб утром с нами спускался.

– Я заплутал тут у вас, свернул видать не туда, только-только вышел к вам…

– Цыц! Во дурень. Новенький что ль? Как зовут?

– Да, новенький, звать Миликом.

– А что, Лемк, – обратился бородатый к соседу, – Войковы лохмотья ещё не выкинули?

– Должны лежать в парадной зале, – откликнулся сосед, более щуплый и тихий. – Иди щас прямо, потом налево… Или ладно, отведу тя.

«Парадной залой» оказался тот самый, со столом. Лемк вытащил из угла серый, истрёпанный балахон из дерюги и такие же штаны. Войко, судя по запаху, работал очень долго и старательно, ещё и спал не раздеваясь.

– А Войко что скажет? – спросил Йан, правда, уже из-под одежды.

– Ничего не скажет. Его лошадь задавила намедни. Тебя ж, поди, заместо него взяли.

– И где мне быть? Где наш… ээ… главный?

Йан одёрнул полы и невинно захлопал круглыми глазами – дурень дурнем, что с него спросу!

Лемк хохотнул:

– Самый главный сидит в замке да заморские вина потягивает. А бригадир наверху, да обозлится, коли увидит, что работник посреди дня незанятый шастает. Станешь сейчас с нами.

На Йана спихнули самую тяжёлую работу – выволакивать громадные, вполовину своего роста, набитые солью бочки вверх по узкому коридору до верхнего уровня, где их принимали и грузили на подъёмники с лошадьми. Но он и не думал жаловаться – лучше уж затеряться среди работников, чем попасть в руки к своим же служителям веры.

«Самая тяжёлая переделка в жизни» – мрачно сострил он, выкатывая кверху очередную неподъёмную бочку.

Проработать на шахте пришлось до конца месяца. Сначала весть о беглом студиозе всколыхнула посёлок, наставники прочёсывали его вдоль и поперёк, но людей здесь было много – пришлых, искателей удачи, наёмных работников в шахту и на выварку рассола, и Йан скромно затерялся в толпе. Слухи ходили самые невероятные. Йан узнал, что он украл главную реликвию Церкви, то ли Чашу с кровью Авы, то ли тиару Главы Совета наставников, изукрашенную драгоценными каменьями. После пары кружек пива Йан сам включился в игру и поведал, что студиоз этот – редкий уродец, карлик со шрамом через всё лицо, а драгоценность украл, чтоб купить любовь ведьмы.

За пятой кружкой сошлись на том, что ведьма съела незадачливого любовника и сделала из его черепа чашу для зелий.

Когда наставникам надоело тратить силы на пьяный бред, заставы на дорогах сняли, и Йан радостно простился с шахтой. Конечно, обольщаться нечего – о нём ещё не скоро забудут, но он и не собирался напоминать.

Новая одежда, судя по нашивкам, раньше принадлежала купцу, а судя по аккуратно заштопанной дырке на груди, купец расстался с ней не добровольно. Йан купил вещи на базаре с рук, у заросшего пронырливого мужичка, и теперь гадал, сколько неприятностей навлёк на себя, дважды облачившись в вещи покойных людей, причём умерших насильственной смертью. Верная мантия лежала в котомке, а котомка и сам Йан лежали на телеге, гружёной солью. Обоз шёл в Марцих – крупнейший город Ваймера.

Нимуанс был большой и сильной державой, Ваймер – маленькой и гордой, но входил в мощный военный союз соседей, поэтому между двумя странами уже пару десятков лет сохранялся мир, и торговля шла вовсю. Дорога была запружена всадниками и обозами. За воротами города Йан оглянулся и удивлённо заморгал: ему почудилась в толпе чёрная копна кудрявых волос.