– Честное слово, – говорю я, и мои руки в ее ладонях влажнеют от пота.

Я даю ей это обещание по-настоящему.

Если я решусь взяться за задание, я сделаю все, лишь бы добиться успеха. Ведь Прия совершенно права: раз речь идет о жизни Иден, я не имею права рисковать.

Однако на самом деле я и сейчас не знаю, действительно ли мне стоит соглашаться выполнять это задание.

А теперь мне не просто трудно принять решение.

Это стало невозможно.

Я закрылась у себя в комнате и упала на кровать. Большая удача, что я никого не встретила, пока тащилась вверх по лестнице, – у меня едва хватило сил, чтобы попрощаться с Иден, которая явно не могла взять в толк, почему в парке мне понравилось меньше, чем ей, и от этого смешно хмурила брови.

Солнце уже клонится к закату, в мое окно прокрадывается темнота. Время на исходе. Как будто мне к рукам и ногам привязали десятитонные гири и они тянут вниз и не дают подняться с желтого покрывала с узором из бананов. Где-то в шкафу у меня висит платье из такой же материи.

Я листаю ленту в телефоне и запускаю проекцию телешоу на потолке. Это комедия, в которой каждые двадцать минут героям надо принять решение, и ты выбираешь, что они будут делать дальше. Я тычу в экран большим пальцем, и главный герой бросает подружку ради прекрасной перуанки.

Родственники неправы на мой счет, я способна принимать решения. Вот такие, например, даются мне проще простого. Они ничего не значат.

А бывают решения, которые даются совсем иначе. Это как месить липкое тесто. Кусочек приклеивается к пальцам, на него налипает еще, и вот уже все руки у тебя в тесте. Чем старательнее месишь, тем больше липнет, и каждый слой – назойливая мысль, которая только подтверждает, что ничего у меня не выйдет. Можно просто добавить в тесто муки, и все будет отлично, но и это как-то неправильно. Вдруг я добавлю слишком много и получится сухо. Вот я попадаю в порочный круг – бесконечно пытаюсь месить липкое тесто, пока кто-нибудь не приходит и не забирает его у меня или я не порчу все от излишнего усердия.

На этот раз так нельзя. На этот раз тесто у меня должно получиться безупречным.

Мама открывает дверь без стука, входит, садится в ногах кровати и бросает мне что-то.

– Сюрприз!

На грудь мне плюхается пластиковый пакетик, и я не сразу понимаю, что это мое любимое лакомство – сахарное, коричневое, хрусткое печенье курма.

Я сажусь и разрываю пакетик, будто умираю с голоду. Сладкий брусочек тает во рту.

Мама смотрит на меня и стискивает пальцы на коленях.

– Прия мне все рассказала, – говорю я.

Мама тяжко вздыхает.

– Угадай, откуда у меня курма.

– Купила на Международном рынке, куда, очевидно, ходила без меня.

Мама знает, что я обожаю рынок больше всего на свете. Но сейчас от разговоров о нем мне не становится легче.

– Мама, Прия мне рассказала про Иден.

– Меня угостила Джесса – ну, ты ее знаешь, та, у которой двое детей во Французской школе Торонто, она еще все время покупает у нас маски для лица.

– Это та, которая не затыкаясь хвастается, что у нее дети учатся во Французской школе Торонто?

Мама усмехается:

– Она самая. Она сегодня побывала на рынке и подарила мне пакетик курмы, когда я завезла ей запас масок на месяц.

– А. Спасибо. И ей передай спасибо.

Теперь мне стыдно, что я недолюбливала Джессу. Я сую в рот второе печенье и жую. Сладость растекается по языку, успокаивает, как может успокаивать только еда.

– Мама…

Она вытягивает печенье из моего пакетика и начинает его сосать. Отвратительно. Так курму не едят.

– Мама!

– Я знаю! – огрызается она и с шумом всасывает печенье целиком.