Наблюдения Сассо уязвимы для ряда возражений. Первое из них общего характера: нам не кажется, что этап в западной истории, для которого характерно «полное раскрытие возможностей разума», и в самом деле обладает указанными свойствами, если в эту эпоху в приходится наблюдать, пусть и по необходимости, такие формы исключения и забвения, которые все еще демонстрируют отсутствие сознания и мысли, свидетельствующее об ограничениях, не позволяющих разуму в полной мере раскрыться. Кроме того, мотив, побуждающий Де Мартино предпринять этнографическое путешествие, чтобы спасти от забвения магический/примитивный мир, не так прост, как полагает его критик. В основании его – не столько (и не только) недовольство, вызванное такой формой исключения, которую невозможно более потерпеть, сколько более основательными соображениями, относящимися к области культурной политики.

Чтобы прояснить этот основополагающий момент, необходимо еще раз остановиться над введением к «Натурализму и историзму в этнологии», книги, содержание которой свидетельствует о том, что возвращение примордиального стало реальностью и состоялось оно в немецкой культуре с ее апелляцией к Gemüt, сводящему в сентиментальном единстве почву и расу, расу и кровь. Речь идет о поддельном, неподлинном примитивизме, который не приходит извне, а поднимается – и это действительно так – из темных глубин западного бессознательного, поражая цивилизацию недугом, проистекающим из отречения от культурных достижений, являющихся достоянием самого же Запада. Именно осознание этого отклонения, а не забвение, вызвало у Де Мартино чувство беспокойства, побудившее его поставить перед собой две задачи. Первая состояла в том, чтобы рассмотреть примитивные цивилизации в свете историзма, дабы высветить подлинный образ их бытия в истории, освобожденный от мотивированных предрассудками уступок иррационализму: все это совсем не похоже на стремление извлечь на поверхность «вытесненное». Другая же задача, неразрывно связанная с первой, заключалась в том, чтобы вернуть Западу сознание его исторической идентичности, а значит, понимание им того пути, по которому ему надлежит совершить свое непростое восхождение.

Здесь начинается новый путь, двигаясь по которому пишущий эти строки дерзает выдвинуть свою собственную гипотезу относительно того, как следует читать «Магический мир», вновь возвращаясь к вопросу, сформулированному в прологе: возможно ли почувствовать близость этого труда к нам, к нашим политико-культурным интересам, к злободневным вопросам дня сегодняшнего, или же следует скорее видеть в нем лишь свидетельство культурного события, несомненно, важного, но далекого от нас, пусть и принадлежащего к не столь уж глубокому прошлому? Чтобы дать подобающий ответ на этот вопрос, необходимо взглянуть на текст Де Мартино из новой перспективы, обратившись к двум из числа многочисленных исследователей «Магического мира»: Джузеппе Галассо и Чезаре Казесу. Из их трудов, различных по своим методам и установкам, мы почерпнули весьма ценный материал для рефлексии и точного формулирования мысли.

Дж. Галассо предпринял – среди прочего – взвешенный критический анализ книги Де Мартино[60], наглядно демонстрирующий сложность ее устройства и невозможность вместить ее в предустановленные идеологические схемы: слишком много различных элементов и источников вдохновения в ней соединились. Что касается этнологических интересов автора, то, как справедливо полагает Галассо, истоки их следует искать в культурном круге Кроче: