Образ колдуна/диктатора в конце концов закончил бы свою историю в списке бесчисленных творений человеческой фантазии, не вызывая большого шума, если бы он не превратился в «боевое оружие» для личной атаки на Де Мартино. Философ говорит о своей обеспокоенности тем восторженным отношением, переходящим в «боготворение», к столь зловещей фигуре со стороны историка религий. Здесь – да простят мне это выражение – философ окунает свое перо в яд, стремясь внушить читателю, что за идолопоклоннической установкой Де Мартино скрывается его тайная симпатия к современным диктаторам и, если возвратиться вспять по временно2й оси, к магической эпохе и ее мрачному протагонисту, который помещается им – ни больше, ни меньше! – у истоков истории и цивилизации. Это почти открытое обвинение Кроче в адрес Де Мартино недопустимо снижает тон полемики. Автор «Магического мира» не нуждается в защите – чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть без предвзятости его труды, в особенности «Натурализм и историзм в этнологии». Что же касается рождения цивилизации и истории, то Де Мартино не считает это событие результатом деятельности конкретного индивида, сколь бы одаренным он ни был, а связывает его с магической эпохой во всем многообразии ее проявлений, исходя из того, что именно в этот период «вот-бытие» впервые сделалось проблемой культуры, центром истории и условием свободы[30].

Какие выводы мы можем сделать, рассмотрев две рецензии Кроче? Нам кажется бессмысленным пытаться выяснить, какая из них отражает «настоящее» мнение философа, какая из них более показательна. Нам представляется, что обе они «искренни» и в разных отношениях показательны. Достаточно было бы указать на то, какие движущие причины лежат в основании каждого из этих текстов. В рецензии 1948 г. преобладает ученое любопытство и страсть к познанию; в тексте 1949 г. тон задает оборонительная позиция автора, его упорное стремление отстоять первенство и, можно сказать, «неприкосновенность» философии духа – отсюда неколебимая приверженность философа собственной позиции и полемический задор, доходящий порой до крайности. Подобная реакция не имела бы смысла, если бы «Магический мир» не воспринимался так, как он и должен восприниматься: как «опасная» и прорывная книга, которая, несмотря на внутренние напряжения, сохраняет свою революционную энергию в деле продвижения экзотической формы знания, каковое продвижение – и это самое главное – неотделимо от переопределения культурных иерархий.

В завершении этого параграфа зададимся вопросом, обращенным, прежде всего, к нам самим: спросим себя, в какой мере полемика Кроче с Де Мартино, состоявшаяся в середине прошлого века, может быть актуальна для современного читателя «Магического мира». Мы склонны ответить на этот вопрос положительно по двум причинам. Первая из них исторического характера: невозможно игнорировать тот факт, что тот спор, эхо которого продолжает ощущаться и сегодня, оставил неизгладимый след в истории итальянской культуры ключевого, послевоенного ее периода, когда она остро нуждалась в обновлении и осознавала эту необходимость. К этому следует также добавить, что дискуссия эта имеет символическое значение, потому что она отражает конфликт, угрожающий нашему времени не меньше, чем недавнему прошлому: конфликт между традиционным гуманизмом европоцентрической ориентации и новым гуманизмом, опирающимся на «другие формы бытия человека в обществе» в своем стремлении достичь более глубокого и зрелого антропологического самосознания.