– Не входил?.. А где ж ты был?

– У тебя…

– У меня? Да зачем?

Посланник Шедония снова замолчал.

– То-то, брат! Если чёрт попутает душу, так и язык не поможет! Вот, сударь, я бросился к нему, хотел схватить, а он толкнул меня в грудь, ударил кулаком в бок, и хотел навострить лыжи. Я не струсил, вцепился в него, он в меня, и ну барахтаться: он одолел, повалил и давай душить, и верно б удушил, если б не подоспели барчонки…

– Помилосердуйте, господа! Рассудите, может ли это статься? Как мне с ним сладить: он ростом с сажень – пересилит быка, а я…

– Нет, приятель, мал золотник, да дорог…

– Мои свидетели господа: они видели, что мы оба стояли…

– Неправда! неправда! – закричали мы. – Дворник лежал, а ты сидел на нём верхом, душил; на силу вырвали…

– Ах! Господи, Боже мой! Вы, кажется, все люди молодые, благородные, а говорите наоборот.

– Что тут за рассказы? Он – вор, – сказал решительно Яков. – Прикажите, сударь, обыскать?

Г-н Шарон изъявил согласие; мы принялись за обыск, прежде в кармане сюртука, потом в жилете, и когда стали расстёгивать фрак, записка выпала на землю.

– Что это за грамотка? – сказал дворник с простосердечным лицом. – Прочитайте, сударь, – и подал адвокату.

Можно вообразить, какие рожи строил бедный старик, читая записку. Ревность, стыд, бешенство, овладели им; исступлёнными глазами он смотрел на пришельца, а я, будто не замечая, стал расспрашивать:

– Скажи, друг мой, чей ты человек?

– Я, сударь? Я – человек свободный.

– Разумеется; но ты, верно, кем-то послан к кому-нибудь из воспитанников?

– Нет, сударь, меня никто не посылал.

– Никто? – закричал адвокат, – никто? Разбойник! А Шедоний?

При имени Шедония человек испугался еще более, поспешил извернуться и сказал:

– Точно, сударь, я знаю Шедония.

– Знаешь? Вполне. Зачем ты им послан?

– Он послал… как бы сказать… он велел мне познакомиться с Яковом.

– Спасибо! Этаким приятелем наградил меня Господь! Нет, брат! Я не того лесу кочерга: чей хлеб-соль ем, за тех и стою; хозяина не продам. Пусть меня выгонят! Вспомянут Якова!

– А записка? – вскричал адвокат.

– Какая, сударь, записка?

– Вот эта? Разве ты ослеп?

– Воля ваша, сударь, записки не было.

– А это что?

– Это, сударь, записка.

– Записка к моей жене?

– Супруге вашей я записки не приносил.

– Я убью тебя! Что ж, тут? Ну, отвечай?

– Ничего, сударь; он только приказал кланяться.

– Кланяться? Кому?

– Якову, сударь!

– Эге! Как же он стал учтив! Присылает мне поклоны.

– Яков, души бездельника, пока не скажет правды! Я хочу знать все подробности. Сказывай, часто ль носил письма? Получал ли ответы? Когда было свидание?

– Ах, дворник душит меня! Пустите! Скажу всю правду – писем я не носил, а кланяться приказано Якову и вашей супруге, если увижу ее.

Тут г-н Ларез (муж Туанеты) от сильного чувства стал приходить в изнеможение. – Дети! Пощадите меня, – говорил он тихо со слезами, – Дети! Мой родственник вырастил вас! Скройте стыд мой! Проводите в комнату. А ты, верный, добрый Яков, свяжи крепче злодея, не выпускай; я опомнюсь и подумаю, что делать.

Мы повели адвоката и при всем торжестве не могли равнодушно смотреть на горе бедного старика. Туанета не знала о происшествии на дворе; к ней пришла гостья; увидев мужа в расстроенном положении, испугалась, она спрашивала о причине; отвешенная пощечина служила ответом. Она вскрикнула.

– Карл! Ты сошёл с ума?

– Да! Точно, – повторил муж. – Смотри; записка, предатель Шедоний!..

– Боже мой! – произнесла Туанета. – Я выронила…

– Нет! Она в руках у меня! Только что получена с почты! Шедоний взялся за честное ремесло, прислал с одним бездельником.