– В смысле, почему? Просто сейчас выходные. Мне стало скучно – вот я и приехала. А ты бы лучше одежду новую купил. Не слишком ли пестро для мрачного торговца оружием?

– Одна рубашка стоит девять тысяч девятьсот вон[6], а если купить две, еще одну дают в подарок. Но бесплатно доставляют только заказы на сумму свыше тридцати тысяч вон[7], – пробормотал дядя, брызгая покрытый жиром гриль моющим средством.

– Значит, ты купил четыре рубашки и в итоге получил шесть, да еще и с бесплатной доставкой. Но почему ты каждый день носишь только эту? Куда делась остальная одежда?

Я сняла рюкзак, поставила его на траву и притащила резиновый шланг, подключенный к водопроводу.

– Не могу же я каждый день тратить время на выбор одежды. Поэтому я решил распределить ее по дням недели. Но одной рубашки не хватает, так что в субботу и воскресенье я ношу бирюзовую.

Это означало, что люди, которые встречались с дядей только в определенные дни недели, думали, что другой одежды у него нет. Я не могла решить, было ли это показателем лени или продуманным ходом. Дядя потер гриль жесткой щеткой, и появилась желтая пена. Он опустил глаза и сделал знак головой. Я открыла кран.

– А за мной в последнее время не наблюдаешь?

Дядя наверняка видел, что каждый день в четыре утра меня мучают кошмары, но никак не реагировал, и это вызывало вопросы.

– Последняя камера была в поддоне для воды в горшке с кактусом. Но ты перестала его поливать, он засох, и ты от него избавилась. Причем даже не выбросила как следует, положив в пакет для мусора, а просто отнесла на крышу. Чон Джиан, у тебя вообще нет никакого чувства ответственности?

Я случайно загубила тот кактус, но так и знала, что камера все-таки осталась. Правда, на крыше, а не у меня в комнате.

– Ладно, хватит об этом. Ты ведь не собирался что-нибудь сегодня устроить втайне от меня, верно? – спросила я, оглядывая сад.

Помню, последний раз мы готовили барбекю прошлым летом. В тот день, когда закрылся магазин, дядя избавился от тела Чонмина и пожарил рибай для киллеров, которые нам помогали. Дяде в лицо попали клубы угольного дыма, и у него на глазах выступили слезы. Кто-то, то ли полицейский Юнхо, то ли Брат, спросил, все ли в порядке. А дядя ответил, что обида и злость – это горький дым, поэтому в конечном итоге остаешься плакать в одиночестве. И мы все дружно рассмеялись.

В саду, усыпанном пулями, остатками взрывчатки и кусками окровавленной плоти, киллеры жевали мясо, как простые студенты, собравшиеся у ларька с едой. Убийцы с красными кодами, шпионы с фиолетовыми, а также обладатели желтых кодов, которые уничтожали улики и оказывали медицинские услуги, стояли кружком, болтали о жизни, сетовали на рост цен и сплетничали о знаменитостях. После барбекю желтые коды прибрали во дворе и посадили новую траву. Я беспокоилась, что сад, который наконец приобрел нормальный вид, снова будет залит кровью.

– Кое-что и правда будет. Сегодня доставят «Шерман Файрфлай».

– И что это? Новый пистолет?

Раз уж дядя подчеркнул значимость этого события, наверняка он ждал какое-то мощное оружие.

– Это танк, о котором я давно мечтал. Перепродавать его я не собираюсь. Оставлю для коллекции. Как награду за то, что все это время я работал, не покладая рук.

Брат, должно быть, заметил меня по камерам видеонаблюдения и вышел к нам, шлепая сланцами. Он открыл банку безалкогольного пива и протянул мне.

– Разве может кто-то остановить твоего дядю? Он целую гору денег в пяти конвертах выложил за этот металлолом.

Услышав слова Брата, дядя прикусил нижнюю губу.

– Эй, не преувеличивай! Конвертов было четыре с половиной, а у танка всего-то затвор сломан. Сама башня и гусеницы высочайшего качества, так что им вполне можно пользоваться. Ты совсем в этом вопросе не разбираешься, но все же упрямо твердишь, что меня облапошили.