– Да зачем конфеты? – важно заявил Потехин. – Чё мы – дети, что ли?

Чубаров в унисон ему с укором посмотрел на меня.

Я пристыженно опустил глаза. И мы обошлись без конфет. И без стаканов.

Пили по-демократически: из горла. Жадными большими глотками, эффектно булькая.

Водка, не сопровождаемая никакими закусными предрассудками, незамутнённой чистою струёй струилась сквозь наши организмы в желудок и так далее.

Но к концу пиршества стала упрямо застревать.

Я ограничился парой благородных отрыжек и отказался от дальнейшего участия.

Дохлый, было, заскулил:

– Димыч, так нельзя…

Но, посмотрев на меня, вынужден был в свою очередь отвести глаза и решил боле не настаивать.

– Ничего! – радостно провозгласил Потехин-старший. – Нам больше достанется!

И снова присосался к пузырю.

И хотя энтузиазма на бодрое распитие уже не хватало, и темпы заметно замедлились, они вдвоём с грехом пополам опорожнили-таки поллитру.

Но водка оказалась на редкость подвижным напитком. Она никак не хотела успокаиваться. И после нескольких позывов потекла из организмов Дохлого и Потехина-Старшего-Брата в окружающее пространство, захватывая по пути комки недопереваренной пищи и остатки праздника.

Я кисло съёжился в углу, стараясь не смотреть на этот обратный процесс. А дружбаны мои стояли, слегка перегнувшись через перила и в унисон изрыгали из себя дурно пахнущую смесь на койкообразную решётку, примыкающую к шахте лифта.

Почему-то стало совсем уж грустно и сильно потянуло домой, к учебнику по Истории Партии.

– Ну, вот и повеселились… – сказал Дохлый Клюв, вытирая рукавом следы блевотины с краснорожего лица.

– Ну, чё? Пойдём ещё попляшем? – улыбнулся Потехин-старший-брат после аналогичной процедуры. И включил магнитофон.

– Без меня! – по-пьяному решительно отреагировал я. Развернулся и ушёл, оставив дружбанов в недоумении.

Волга подо мной, слава Богу, была твёрдой. Только слегка покачивалась.

Верхнее ЛЯ Максима Сенчихина

Жили-были в одной из комнат на первом этаже общаги шестого факультета два гитариста – Дэн и Макс, отличник и каратист Вадим Палимпсестов и просто хороший парень Олег Головко по кличке Хэнк.

Дэн сочинял песни, наигрывал продвинутую музыку, а Макс, как гласит легенда и мнение однокашников, играл как кот, завлекающий кошечек.

Без дураков, красиво играл.

Однажды, когда Вадик с Дэном циклевали пол, Макс тоже решил поучаствовать в хорошем деле – взял гитару и устроил им музыкальное сопровождение: сорок минут наигрывал на тему «Подмосковных вечеров».

А в другой раз, когда Вадик с Олегом позвали в гости девушек, Макс скромно удалился с подругой-гитарой в коридор.

– Пойду, – говорит. – Поиграю.

Но далеко ему уйти не удалось – кто-то его в коридоре окликнул. Он остановился и завёл продолжительную беседу.

А в комнате меж тем свирепствовал сквозняк, циркулируя от открытого окна к плохо закрытой двери.

Дверь с характерным скрипом елозила туда-сюда и в нерешительном своём движении всё никак не могла закрыться.

Это очень всем присутствующим не нравилось. А Вадика так просто раздражало. И он решил эти подлые дверные инсинуации немедленно пресечь. А поскольку был каратистом, пресечь он их решил характерным ударом ноги (как гласит легенда, удар этот называется «маваши»).

И с криком «да достал меня этот сквозняк» налетел на дверь и с чувством исполнил своё каратистское намерение.

Дверь захлопнулась, но тут же с той стороны двери раздался душераздирающий, нечеловеческий вопль на очень высокой ноте.

Верхнее «ля» четвёртой октавы, никак не ниже.

Оказывается, Макс, который далеко не ушёл, беседовал с товарищем, не отходя от двери. И при этом задумчиво водил пальцами по дверному косяку. И когда Вадик свершил свой каратистский обряд, дверь со всего размаха защемила Максиму четыре его музыкальных пальца – бац!