И все же опыт, накопленный Даношем от совместной жизни с повитухой, смог прояснить ему, какую опасную паутину она умела плести, какие коварные силки могла расставлять. Он понял, что то зелье, которое она варила на своей кухне, не всегда предназначалось для исцеления. А не так давно он случайно подслушал приглушенный ночной разговор повитухи с его женой и ее братьями. Это был разговор, не предназначенный для его ушей.

Поэтому однажды Данош не стал возвращаться вместе с остальными крестьянами в деревню, а просто остался на своем участке. Многие холостяки целыми неделями жили летом в поле на открытом воздухе, и он порой поступал точно так же, когда он был холост. Правда, сейчас он пошел на этот шаг по совершенно другим причинам, нежели в те времена.

Данош понимал, что не может бесконечно жить на своем участке. С приближением зимы ему придется вернуться в деревню. Последние несколько ночей он провел, прикидывая, где теперь будет жить. В конце концов он решил, что сможет устроиться в небольшом помещении в тыльной части своей цирюльни. Он совершенно точно знал, что больше никогда не сможет вернуться на Сиротскую улицу в дом номер один. Как и его тесть много лет назад, Данош понял, что ему не остается ничего иного, кроме как спасаться бегством.

[Тетушка Жужи] обладала большой наблюдательностью, острым умом и неисчерпаемой энергией. Она воплощала собой поистине образец беспринципности. Толстая, постоянно улыбающаяся, похожая на Будду, она знала все заботы и неурядицы жителей деревни.

Джек Маккормак, «Нью-Йорк таймс»

Носовой платок тетушки Жужи был мокрым. Повитуха, замочив его в приготовленном ею «марсельском уксусе»[9], теперь прижимала его ко рту и носу, чтобы защититься от болезни, которая валила окружающих с ног. Повитуха такого еще никогда не видела в своей жизни. Ее выпуклые, словно у ящерицы, глаза, выглядывавшие поверх платка, слезились и горели от насыщенных паров эфирных масел. Тем не менее ее обоняние травника могло безошибочно определить те травы, которые она намешала в свою смесь, а также вино, которое она добавила для дополнительного эффекта.

Это было просто поразительно, насколько быстро распространялся вирус и какой большой ущерб он наносил. Страна отправила на поля сражений три с половиной миллиона человек, и теперь, приближаясь к концу войны, насчитывала два миллиона жертв[10]. Однако новая болезнь, которую прозвали «испанкой», была не менее жестоким оружием. Она была похожа на выпущенного на волю невидимого зверя, который проявлял особый аппетит к молодежи. Повитуха не могла этого не заметить.

Мокрый носовой платок был ужасно холодным. Держать его рукой, которая страдала от артрита, было просто мучительно, и все же тетушка Жужи заставляла себя делать это. Она наклонилась, чтобы поднять с пола одеяло, и ее ладанка, всегда висевшая на шнурке у нее на шее, стала раскачиваться перед ее лицом. Повитуха была уверена, что амулеты в маленьком кожаном мешочке так же оберегают ее благополучие, как и «марсельский уксус». Кроме того, она объясняла свое относительно хорошее здоровье (несмотря на смертельный грипп, косивший всех вокруг) действием тех обрядов, которые она совершала у себя в доме. У нее не было сомнений, что они защищали ее. Тетушка Жужи часто думала, что, если бы гадзо, белые люди, уважали цыганскую магию, они не были бы такими слабыми телом.

Повитуха скатала поднятое одеяло в комок и засунула его в холщовый мешок, который принесла с собой из дома. После этого она вытерла руки мокрым носовым платком и опустилась на четвереньки. Ее черное шерстяное пальто сковывало ее движения. Его сшил для нее деревенский портной много лет назад, когда она была не такой раздобревшей, как теперь. Сейчас же, когда она присела на четвереньки и попыталась расправить образовавшиеся складки пальто, которые мешали ей, это у нее не получилось.