Дойти ей посчастливилось лишь до первого фонаря, где ее, задыхаясь от бега трусцой, нагнал пожилой дядечка и пригласил в ресторан. Этот день кончился бы для нее весьма печально, если бы не стал началом ее карьеры. Дядечка напоил и накормил девушку в гостиничном ресторане, повел к себе в номер и предложил за некоторую сумму предаться с ним любви. Алка пожала плечами и сказала: «Почему бы нет?» Первые полчаса он держался молодцом и Алка даже подумывала о том, не остаться ли у него пожить, как вдруг дядечка страшно захрипел, пискнул что-то неразборчивое и дал дуба.

Алка заорала, но на ее крик явилась не горничная или дежурная по этажу, а плотный мужчина с усами и задумчивым взглядом. Первым делом он заткнул Алке рот, словно выключил кнопку сигнализации. Потом обошел вокруг мертвого старика и приказал Алке одеться. Взял ее за руку и вывел из гостиницы черным ходом.

Мужчина оказался большим боссом некоей организации, связанной то ли с мафией, то ли с государственными службами, – Алка не стремилась разобраться. «Ты, девочка, почище любого пистолета будешь!» С тех пор ее и использовали как киллера там, где представлялась такая возможность, или там, где не представлялось другой. За месяц Алка делала здорового молодого мужика астеником-невротиком, за неделю сводила мужчин среднего возраста с кардиологическими проблемами в могилу, за два дня, под напором ее невесомого почти тела, выходили из строя гипертоники. Это она рассказала мне как-то в порыве откровенности. И я понимаю почему. Мадам никого никогда не осуждает. Мадам принимает людей такими, какие они есть. А так хочется хоть кому-то рассказать о себе все-все-все…

Мадам и сама бы рассказала. Но – некому. Мадам страшно одинока.

В клубе нас встретили радостными криками. Микки и Ники сегодня выходные, поэтому с полудня, сразу же после открытия, заняли наш любимый карточный столик. (В клубе почти никого нет, только тип в черной широкополой шляпе за соседнем столиком. В последнее время он часто здесь крутится… И что самое смешное, мне еще ни разу не посчастливилось увидеть его лица.) Официант уже тащит мартини, как я люблю – много тоника и льда, я целую Микки и подставляю щеку Ники. Душа встает на место, но что-то ей все-таки мешает.

– Вы слышали про Соболеву? – спрашиваю я, усаживаясь.

– О! У Мадам навязчивая идея! – стонет Алка. – Чик, кадрик: Мадам впервые заглянула в газеты…

– Мы слышали, Мадам, – виновато говорит Микки, – но не хотели тебя расстраивать.

– Обалдеть! – смеется Алка. – Неужели кто-то будет кусать локти по поводу кончины конкурентки? Мы ее не знали, а печенье, что она рекламировала в последний раз, – сущая гадость.

– Это ведь не первый такой случай, – оправдывается вместе с женой Ники.

Алка показывает ему из-под стола кулак, и Мадам догадывается, что и она все знала.

– А с кем произошел первый?

Мадам не верит своим глазам: и здесь тоже заговор! Что же такое происходит?!

– Ирина Иркутская, помнишь такую?

– Не очень. – Мадам морщит лоб, пытаясь вспомнить, слышала ли она что-то о ней.

– Ты ее даже не знаешь! – вопит Алка. – Микки, сдавай! Не то я сейчас сдохну от жалости к голодающим детям Нигерии. Мадам, ты слышала, что в Нигерии дети голодают? Может, еще и этим заинтересуешься?

Алка права. Смотреть телевизор или читать газеты – последнее дело. Оттуда на твою бедную голову выливается целый ушат чужих проблем. От этого происходят все болезни и неудачи, так считает Алка.

– Сдавай, – говорю я Микки, улыбаясь. – Иркутскую тоже задушили гируды?

– Нет, ее нашли дома с изуродованным лицом – нанесла какую-то ультрасовременную косметическую маску.