Тут из недр Вселенной, из-под закладных камней лачуги всплыл клокочущий окрик всевидящей тёщи: «Ну, ты! Труженик!» Вскочил, как уколотый шилом: отступление было отрезано. Дьявол в образе закутанной в шаль Марфы Карповны завис чёрной тучей посреди помещения.

– Ты хоть бы валенки починил, чучело огородное! Вот сволочь! Живёт на всём готовом, сыт, пьян, и нос в табаке! Деньги давай, Валька в город поехала.

Беда понуждает ко лжи даже честных:

– Деньги? Какие деньги, мамаша? Откуда у меня деньги?

– Заблеял, откуда… От верблюда!

Тёща яростно вздохнула, хвать ручищей за грудки, нащупала фляжку коньяка, обрадовалась:

– Он ещё, сволочь, стриженная собачьим боксом, отпираться вздумал? Дорогущие коньяки распивать, а Валька копейке расколотой рада?!

Удар с левой руки по правой щеке, удар правой рукой по левой скуле, запрещенный советским трудовым законодательством пинок коленкой по самой уязвимой и больной части мужского тела, теща в молодости работала санитаркой в вытрезвителе, и вот зять Трафлин уже на свежем воздухе, поглощает кислород тощей грудью. Не зря завсегдатаи ночлежки звали Марфу Карповну Кашалотом. У стены стоит нахохлившаяся жена с чемоданом, поехала в областную больницу лечить спину.

– Нет денег, какие деньги? – корчась от боли, не признаётся Трафлин.

– На коньяки есть? Ему цена три тысячи! Машина отходит через полчаса. Если!..

У Марфы Карповны чешется кулак.

Небо подслащивает бледная заря.

Рабочий Пупин звонит своему шефу, выражает безграничную доверчивость господину Иванову, извивается червём: так, мол, и так, и простите-извините, что потревожил ваш драгоценный сон.

Шеф кроет его матом во все паруса:

– Забудь! Ты выбрал кубатурой на месяц вперёд!

– Какими досками?! Да вы… Сергей Иваныч, да вы…

– Катись к черту!

Шофёр давил на клаксон азбукой Морзе.

Трафлин попытался возразить тёще, мол, ехала бы, Валентина, на автобусе, как все белые люди ездят, пусть подольше, да билет дешевле, чего иномарку нанимать, но тёща с лицом вишневого сиропа решительно отвергла:

– Я тебе дома объясню!

Початая бутылка коньяка идёт в оплату шоферу.

Через день Трафлин Пупин стоял перед дверью в приёмную лесного воротилы господина Гладкорожева. Его смущала табличка: «Менеджер». Обычно в приёмных раньше сидели секретарши, а тут – менеджер. «По совместительству какой-то лодырь подрабатывает», – решил задачу.

Вошёл. За массивным, должно быть, мраморным столом, сидит секретарша. Пальцы в золоте, красивее самой Венеры, строгая и деловая.

Стал бережно разглаживать перед ней свою испестренную штампами и печатями трудовую книжку. В кабинете было жарко. Пришлось вспотеть: со стены внимательно смотрели на него, укутанного в пуховый белый шарф, Президент Путин и товарищ Сталин.

Стояла полуденная тишина.

Для пущего форсу, мы-де не лаптем щи хлебаем, ещё помним про профсоюзы, завкомы и парткомы, вынул из авоськи КЗОТ, 1970 года издания, погладил корочки, положил на стол. Секретарша фыркнула.

– Что за косяки? – строго спросила, стрельнув нравоучительными глазами по книжке. – Шеф базар не любит.

Достаёт из-под стола пудовую новогоднюю статуэтку Деда Мороза, тычет ручкой в словеса, написанные высоким стилем на шубе Деда:

– Читайте вслух.

– «Перед лицом начальствующим прими вид глуповатый, дабы дерзостью своей не ввести оное лицо в смущение».

– Для ясности ума: царь Пётр.

Листает трудовую книжку.

– Да-а, широка страна моя родная… Базис и надстройка капитализма, господин хороший, в отличие от расхлябанного коммунизма, сохраняют подлинные человеческие ценности в области права: деньги есть – живи, денег нет – работай. Шеф не любит излишней революционной размазни, он беседует с каждым рабочим только два раза: в день приёма на работу и в день увольнения. Сегодня он занят. Я вам сделаю исключение: не буду линчевать, то есть, интересоваться, по какой причине Сергей Иванович выписал волчий билет, сегодня у меня с утра хорошее настроение.