Высказывания его не представляли собой законченных положений – это были только общие очерки некоей мысли. Однако, если и были трудны для понимания те или другие детали, то общий ход мысли улавливался легко: представитель иностранной компании захотел стать соучредителем фирмы-дилера.

Андрей внутренне ликовал – ему приходила мысль пригласить Штейна в качестве компаньона, но было как-то неудобно показывать отсутствие других сделок, кроме тех, что заключал сам Штейн. И Андрей счёл уместным выразить восторг – мол, наконец, осуществится обоюдное желание сделать то, что логичнее всего было бы сделать при существующем положении вещей.

Ему вспомнился предыдущий его компаньон. Что тут говорить, Глеб Гордеев с его гнилым дыханием и бегающими глазками – жалкий фигляр рядом с Вениамином Штейном, с этим представительным и обаятельным человеком, у которого всё задокументировано и распланировано, всё по расписанию, который умеет выгодно подать компанию на любом, самом высоком уровне, и, выражаясь его языком, «продать любую идею».

В ходе беседы обнаружилось, что, обладая блестящими деловыми качествами, Вениамин Штейн до сих пор живёт теми же фантазиями, которые развлекали его еще в детстве, и с неподдельной радостью рисует перед собой миражи с дворцами, портиками, широкими лестницами, спускающимися к морю, качающимися на волнах яхтами. Андрей приготовился воспринять неизбежную составляющую подобных фантазий – гурии, возбуждающие зрительные, слуховые, и тактильные рецепторы – но оказалось, что Вениамин уже развелся с супругой-ровесницей и женился на девушке намного моложе себя. Нынешняя жена спокойна, покладиста, во всём слушается, главное – молода, в отличие от прежней, которая… в общем, всё было плохо, и она подавляла его даже в мелочах, и, вдобавок была психиатром.

Да, согласился Андрей, – психиатру самому обычно нужен психиатр, это больше диагноз, чем профессия. О том, что Мариам выбрала эту профессию, он старался не думать – был уверен, что сумеет отговорить её от такой сумасшедшей идеи, когда подойдёт время подавать документы в интернатуру.

К концу беседы стало ясно: Штейн очистил своё мышление от пропитавших его вульгарных штампов и более не подвержен влиянию корпоративной этики. То есть, готов начать собственное дело. Открылось и другое. Оказалось, он по-своему понимал правила ведения бизнеса. Кроме того, что было провозглашено на словах партнерство, раскрыты тайные фантазии, и собран семейный анамнез, состоявшийся разговор ничем не отличался от предыдущих, – просмотр записей в блокноте Штейна, обсуждение заключенных им же сделок, выдача комиссионных по этим сделкам. И всё. Знакомство с учредительными документами, банковскими выписками, бухгалтерией, финансовая политика, банковская подпись – всё это осталось за кадром.

Имоджин отчетливо помнила тот день, хотя день был самый обычный. Она выключила будильник, встала с постели, надела халат и пошла в ванную. Открыла кран, выдавила зубную пасту на щетку, почистила зубы. Включила чайник, сделала два бутерброда – с колбасой и сыром. Выпила кофе. Позавтракав, накрасила ресницы, сняла халат, надела джинсы, свитер, кроссовки и куртку, вышла из дома. Проговаривала про себя всё, что делала, – нужно было сосредоточиться на самых простых вещах, чтобы не думать о нём. И о том, что он уехал, и, возможно, никогда не приедет.

Что же в нём было такого, о чём никак не забыть? И что это, в конце концов, такое?! Любовь? Тогда, как говорил Andrew, другой вопрос начинается: что такое любовь? Когда ей было 16, она могла ответить на этот вопрос. В 20 могла дать развёрнутый ответ. А сейчас 25-летняя Имоджин не может объяснить лексическое значение этого слова, так же, как не может понять, чем так пленил её парень, с которым она встречалась каких-то десять дней. В чем причина любовной горячки – в его неосознанно-порочном обаянии?