Петровский примолк.
– Ну, а царевич? – спросили сразу несколько.
– Нашли его, болезного, с гортанью перерезанной.
– Вот что. Стало быть, помер. А тут слух у нас идет…
– Какой?
– Да будто царевич Димитрий жив и объявится скоро, и царство себе вернет, – сказал кто-то.
– Так! И мы слышали!
– И мой пан толковал, – вставил свое слово угрюмый литвин, – об этом, слыхал я, с одним приезжим боярином московским. Пан мой не верил, а тот честью заверял, что царевич жив и в Литве находится…
Петровский обвел всех торжествующим взглядом.
– Братцы! По совести скажу вам – здесь мне бояться нечего, здесь Литва, не Русь, Бориска меня не казнит смертью…
– Конечно! – гордо сказал по-польски один из поляков. – Здесь мы бы твоему Борису бока начистили! Казни москалей своих, а сюда не суйся – руки коротки!
– По совести скажу, братцы, – продолжал Петровский, – точно, Димитрий-царевич здравствует!
– А сам говорил…
– Постойте! Дай досказать! Гортань перерезали злодеи, да не ему – помутилось у них в глазах, знать, от страха! Зарезали парнишку одного жильцова.
– Ну?! А царевич?
– Царевич убег. Приютил его добрый человек один и увез в Литву, чтоб от Бориса укрыть. Видал я убитого мальца, когда он в храме лежал – не Димитрий то, примет царевича нет.
– Дивно! – покачав головою, сказал один из сидевших. – Словно сказка!
– Иная быль диковинней сказки…
Все притихли.
– Да где же Димитрий? Что ж он не явится? – тихо промолвил кто-то.
– Появится, дай срок… – ответил Петровский.
Григорий быстро поднялся и подошел к сидевшим.
– Димитрий где? – заговорил тихо, почти шепотом, но так, что каждое слово его отчетливо отдалось в ушах слушателей. – Димитрий где? – повторил он. – Он близко… Быть может, здесь… За счастье царевича Димитрия!
И он, зачерпнув меду, осушил ковш до дна; потом поспешно вышел из челядни.
Сидевшие переглянулись с удивлением. Петровский наполнил ковш.
– За счастье царевича Димитрия! – повторил он фразу Григория и хлебнул глоток.
Ковш пошел по рукам.
VII. Иезуит
Отец Николай сидел за столом и медленно и четко выводил круглые буквы латинского шрифта. Свеча освещала наклоненную голову иезуита. Гладко выбритое лицо патера казалось выхоленным и упитанным, на щеках играл здоровый румянец.
Этот монах меньше всего напоминал собою монаха. Его скорее можно было принять за добродушного помещика, любящего сытно покушать, попить, вволю поспать. Привычная усмешка даже и теперь, во время письма, не сбегала с полных, чувственных губ отца иезуита. Часто мигавшие, заплывшие жиром глазки казались лукавыми.
Отец Николай, по-видимому, не задумывался над составлением фраз, рука его двигалась медленно, но безостановочно, латинские строки вытягивались ровными, красивыми линиями, без помарок и вычеркиваний, и слагались в стройные периоды.
«Вы правы, как всегда правы, святой и старейший брат мой, – выводила рука иезуита, – действительно, можно извлечь громадную пользу для нашей святой римской церкви из появления царевича Димитрия. Следуя вашему совету, я усердно распространял молву о его появлении в пределах Литвы. Паны меня с интересом выслушивают, многие верят, что слух справедлив, иные с сомнением покачивают головой, называют подобный слух вымыслом праздных людей, но все согласны, что в случае, если все это окажется правдой, оно послужит к прославлению Литвы и Польши – поляки и Литва непременно помогут царевичу воссесть на родительский престол – и к посрамлению московских схизматиков. Мне не составляло особого труда разглашать о царевиче – глухая молва о нем шла уже и раньше; мне и братьям моим, которых я оповестил, оставалось только раздуть эту молву.