– Не к добру эта избушка. Двадцать дней без нее обходились, а теперь все ждут ее как как манну небесную.

– Какая-то мистическая эта болезнь – избенка. Вроде бы всего хватает – поставил палатку, собрал дров, печку разжег. Наверное, есть в человеке какая-то подсознательная, первобытная тяга к оседлому жилищу… – пел ей Виталик.

– А мы идем не к жилищу. Мы идем в неизвестность, – ворчала Надежда.

– Че париться, все равно ж по дороге.

Они шли по льду вдоль берега, не подходя к нему близко, чтобы не провалиться под лед, и высматривали вдали окошки базы. Высмотрели все глаза, пока в неверном зеленоватом свете полной луны не увидели силуэт вахтовки и колючую проволоку забора. На базе не было ни души. Не было и самой базы. Вместо нее на низком берегу озера красовались прогнившие остовы старых машин, навек вросшие в ледяное болото.

Не давая группе опомниться, Граф скомандовал:

– Готовим место для палатки!

Затем он отправил всех, включая девчонок, в лес за дровами, а сам, утрамбовав снег под высокой разлапистой сосной, ободрав с нее нижние сухие ветки, достал маленький кусочек плекса, поджег его и устроил костер на листе алюминия. Из леса раздавался свист двуручки и звонкий голос Андраша:

– Пока я делаю что-то полезное – я есть. Когда не делаю – меня нет. Пилю дрова – я есть. Сплю – меня нет. Троплю – значит, я есть, сижу на месте – нет. И все вы тоже.

– То есть ты сейчас есть, а нас нет? – спросила Лика.

– Так точно, так что давай, ломай ветки. А то мы есть, а вас с Надюхой нет.

Граф засмеялся. Скоро на поляну поодиночке и парами стали выходить ребята. Они несли сухие, напиленные ножовкой и цепной пилой тонкие бревна, сухой лапник, обломанные высушенные ветки. Огонь полыхал, и они выложили нодью[14]. В лесу вдруг стало тепло и уютно.

– Лика Валерьевна, что вам помогает выживать в походе? – продолжал бенефис Андраш.

– Спирт! – громко ответила Личка.

– И Граф… – задумчиво сказал Капец.

Граф глянул на него недобро, встал и пошел в палатку.

Валька лежал в спальнике и дрожал.

– Нет, приятель. Так дело не пойдет, – сказал Граф и принялся вытряхивать удэгейца из спальника.

– Леш… Мне плохо. Я не могу.

Определив, что жара у пациента нет, Граф продолжил домогательства.

– Все ты можешь! Прямо в чунях, он выгнал его к костру, приказав достать дневник и карандаш.

– Так ребят. Давайте жахнем!

Он влил в Вальку сто грамм разведенного спирта и, не успел тот икнуть, дал указания.

– Запиши-ка в подробностях наши сегодняшние переходы!

– Ох, я не помню ничего!

– Мы поможем!

Граф специально сделал Вальку хронометристом, объявляющим привалы и обед, чтобы придать ему ощущение собственной важности. И, несмотря на то, что Валька обычно плелся в конце, эта маленькая хитрость все же работала. Догнав уже отдыхающих товарищей, он торжественно объявлял: «Прива-ал!» и все радостно аплодировали. Агзу очень гордился своей должностью еще и потому, что без точной хронометражной таблицы не сделать отчета – главного документа, хранящего всю информацию о пройденном походе. Как и фотографии, это материальное свидетельство того, что группа прошла маршрут. Каждый турист, идущий в поход от четвертой категории и выше, в тайне лелеет мысль, что отчет попадет в хранилище центрального клуба. Быть может, через тысячу лет эту библиотеку откопают, словно Александрийскую, расшифруют текст и прочтут о его победах, посмотрят на фото в его счастливое, загорелое, обветренное лицо.

Дежурные закипятили два кана, Граф, наконец, сел к костру, снял левый ботинок, носки и пощупал большой палец.

– Так и знал! – произнес он, а Лика вздохнула: