В голове отчаянно бьются испуганные мысли. Коленки дрожат. Таращусь во все глаза на Лютого — он мрачно на меня.

— Наверное я тоже пойду.

— Куда?

— Ну… и у тебя нельзя. Это ненормально, если тебя нет, а я тут…

— Нормально всё! Буду к вечеру. Куплю еды и шмоток, тебе всё равно не в чем идти, — подмечает резонно, намекая на его футболку на мне. 

Я в раздрае — что делать, как быть. Нерешительно мнусь у стены в коридоре и смотрю, как Лютый быстро одевается.

Я ещё в смятении и уверена, что нужно уйти, но Лютый вновь настаивает:

— Не уходи, — его голос совсем становится шершавым и низким. Таким бархатным, что по моей коже от частоты его тембра бегут щекотливые мурашки.

— Если у тебя проблемы скажи. Чем смогу — помогу! — вот так просто, но взглядом пожирает.

— Спасибо, но я... — во рту сухо, облизываю губу и этот жест привлекает Лютого. Он подступает ближе, да так, что вышибает из меня воздух. 

Вроде не подпирает, но я едва в сознании от страха. Впервые не зажмуриваюсь — смотрю точно под гипнозом в его дивные травянистые глаза, и жадно наблюдаю, как они темнеют всё сильнее. 

Вздрагиваю, когда касается моего лица. Осторожно кончиками пальцев, затем нежно ладонью ведёт по скуле до уха, заправляя прядь, выбившуюся из общей массы волос.

И этот жест кажется удивительно не подходящим для такого крупного и сурового человека, вызывающего неконтролируемый страх перед его мощью и опасностью.

Идиоткой стою, не дышу… не шевелюсь... в ужасе! В ожидании не пойми чего, но чего-то страшного и болезненного.

Но Лютый вновь касается… в этот раз большим пальцем скользит по нижней губе к уголку. Суживает глаза, всматриваясь в рану, которая немного затянулась, по-прежнему щиплет.

Я на грани обморока.

Сердце лихорадочно бьётся: сильно, громко, как очумелое, и я почти глохну. Почти слепну от волнения и страха.

— Нужно помазать, — охрипло роняет Лютый, и теперь его глаза уже почти черные… И всё такие же нереально красивые... в обрамлении веера бархатно смоляных ресниц. 

Лютый вообще обладает незаурядной внешностью. Смуглая кожа, суровые черты лица, которые с натяжкой назовёшь правильными и стандартно красивыми, но потому он и приковывал взгляд: высокие скулы, четкий контур губ, крупный нос, густые брови — необычно и хищно! 

Он завораживает! Особенно его дивные, чуть раскосые, зелёные... скорее травянистые, глаза, которые в момент задумчивости или, вот, как сейчас, темнеющие до непроглядной черноты.

Высокий, мощный… Я бы его назвала гигантом и качком. Особенно в сравнении со мной, с пяти лет стоящей возле балетного станка. Но больше всего меня в нём восхищала и пугала его энергетика — энергетика сильного, властного, смертельно опасного человека, способного свернуть противнику шею или голыми руками снести стену.

На этом мысль ускользает — Лютый со сдавленным выдохом, словно и в нём что-то ломается, переступает черту, которую себе разграничила для него. Но делает это без порывов и грубости. Тяжело дышит, пилит меня помутневшим взглядом, словно прося разрешения, а потом целует. Осторожно в этот самый уголок рта, который зудит и щиплет.

Продолжаю стоять, как вкопанная — хорошо, хоть стену подпираю, а так бы рухнула от волнения: голова кругом, перед глазами свето-карусель. 

Цепляюсь в широченные плечи, когда Лютый углубляет поцелуй. С урчанием, пыхтением, с жадностью, напирает решительней. Ручищами пленяет за талию, вдавливая и в стену, и в себя, и отрезая любую возможность на побег. Размазывает меня стене скромного коридорчика, качается бедрами, имитируя акт. Целует смелее, голодней, без пошлых лапаний «чего бы успеть» и вульгарных вторжений языком «всажу так, что задохнёшься», без мерзких чмоканий и чавканий, но так, что теряю связь с реальностью. Так откровенно желая, что его жаркое дыхание, жадные поцелуи и хозяйские, умелые ласки пьянят. Я плыву…