Де Люта же иначе определяла роль искусства. Она нисколько не сомневалась в том, что всякое творчество нацелено не на результат, но на процесс. Ведь алмаз, по ее мнению, изначально не превосходит кусочек льда. Такой же бездушный, мутноватый камень, неопределенной формы. До тех пор, пока за него не возьмутся руки мастера, он не обретет и доли своего будущего великолепия. Оказавшись в работе, он подвергнется целой серии удивительных манипуляций, в ходе которых превратится в ту самую чарующую драгоценность со множеством граней, ради которой люди порой живут, а иной раз и умирают. Это ли не чудо, наблюдать переход чего-то заурядного во нечто по-настоящему редкое? Готовый бриллиант, прошедший окончательную огранку, вновь становится обычным, пусть и красивым, предметом, что впредь не изменится и ни во что не перевоплотится.

Все что останется после – бесконечные вопросы… Как мастеру удалось осуществить метаморфозу? Что ощущал он, наблюдая столь удивительное, завораживающее преображение? Сколько души он отдал, или приобрел в процессе создания шедевра? Эти рассуждения будоражили холодный разум королевы. Только ей одной во всем Лютумвиле было понятно, каково ощущать пульсирующую эйфорию, что зарождается в груди, когда под воздействием нежных рук, кусок глины обретает формы, отбрасывает все лишнее, обнажая прекрасную сердцевину – заветные формы совершенства, ласкающие взгляд и дарящие эстетическое наслаждение.

Иррациональные превращения, завораживающая красота момента, неуловимая прелесть движения и единственное настоящее волшебство – волшебство превращения одной материи в другую. Почувствовать это, объединиться с этим, стать ЭТИМ… Вот, что есть высший смысл искусства! Вот, что сакрально и единственно ценно для Регины. Животворящий процесс, а не достойный похвал результат. В тот момент, когда работа подходила к логическому завершению, королева наблюдала, как флер необъяснимого очарования развеивался над ее творением. Это был тот самый миг, в который любой другой мастер поднимался в кресле с криками: «Вот! Оно! Идеал!». Именно тогда между ним и Региной раскидывалась та самая чудовищная пропасть, которую не преодолеет даже самая выносливая птица.

Люди искусства сходили с ума в попытках впечатлить королеву. Сколько их, глупцов, надеялось покорить ее равнодушное сердце очередной замысловатой картиной, скульптурой или поэмой… А что в итоге? Пламенеющие шедевры покрывались льдом от одного лишь безучастного взгляда ее высочества. Про себя она отмечала: «Какой, черт возьми, смысл в статичном образе, если настоящая магия оказывалась запертой в душных мастерских, доступ в которые имеют только сами художники? Почему никому и в голову не приходило просить королеву стать свидетелем рождения полотна, сделать ее причастной к самому таинственному процессу из всех возможных?

Плевать на ошибки и помарки, ведь самое ценное – видеть первый шаг, момент, когда линии встречаются, или бегут параллельно друг другу, создавая форму, а следом и конкретный образ. Рафинированная красота навевала скуку, а интерес, в свою очередь, пробуждало осознанное несовершенство, над которым задерживал дыхание мастер, пытаясь уместить в одном сюжете всю палитру эмоций и переживаний, бушующих внутри. Увы, подобных мыслей не озвучил ни один из подданных, отчего королева ощущала себя безутешно одинокой…

Любое дело или искусство, над которым трудилась Регина, достигало пика. Каждая деталь имела значение. Турнир стал венцом ее умений и хитрости. Словно опытный гроссмейстер, Де Люта просчитывала каждый ход, знала наперед, что произойдет через минуту или через час, другими словами, полностью контролировала ситуацию. В таком безукоризненном порядке, замаскированном под женскую прихоть, уж точно не нашлось бы места недочету, пустующему креслу по левую руку от хозяйки торжества! В нем, как и во всем другом, что создала Регина, был смысл.