– А, предположим, точно вот было бы, что Бог есть. Чего попросишь?

Она размышляет:

– Верочку не вернешь, страну тоже… Чтоб мне годиков двадцать–тридцать скинул, наверное. – Улыбается. – Э-эх… Давай, за все хорошее.

Засиделись. На улице уже, наверное, совсем темно.

– Смотри, – Рукосуев лезет в портфель за листочком. – Стих. Козырный. Да, все мы смертны, хоть не по нутру / Мне эта истина, страшней которой нету, / Но в час положенный и я, как все, умру… Пронзительно. О главном. – Неохота за очками вставать, да он и так помнит. – Жизнь только миг, небытие навеки. / Та-та-та-та́-там, что-то там такой, / Живут и исчезают человеки. Как в воду глядел мужик.

Заморочил он ей голову. Чьи стихи? Его?

– Нет, не угадаешь. Андропов это. Юрий Владимирович. Вот так вот. Лучше любых там… Но сущее, рожденное во мгле, / Неистребимо на пути к рассвету, / Иные поколенья на Земле / Несут все дальше жизни эстафету.

Иные поколения, фу ты.

– У тебя, Егор, дети, внуки, все правильно. – Плачет, захмелела совсем. Вся в слезах. Так всегда, если выпить в пост.

Стук. Ксения утирает слезы. Это еще что за явление Христа народу? Исайкин! С него капает пот, он задыхается:

– Уже знаешь?

– Что – знаю?! Кто тебя пустил сюда? Ну-ка!

ЧП. Убийство. Паша Цыцын убит. Только что. Не где-нибудь – у нее в пельменной!

Теракт! Почему сразу не известили? – Он и сам только узнал. – Дурак! Ты там был? Исайкин, а ты не пьяный? Ладно, беги вперед, догоним, или нет, подожди! Рукосуев куда-то уже звонит. Пошли, пошли! Путь оказывается длинным: Егор не то что бежать, не может быстро идти. Пыхтит:

– А ты говорила, птички к деньгам.

Видели они теракты по телевизору: взрывы, фрагменты тел, но возле пельменной совсем, можно сказать, спокойно. Народ тихий, по вечерам дома сидит. «Скорая» вон отъехала. В пельменной – милиционеры и прокурор, не смотрят на Ксению. Где убили? На кухне? Что Паша делал на кухне? Ага, вот и кровь. Ужас какой! Чем его? А, ножом. Накурили-то, накурили! Мужчины, курите на улице, – надо взять ситуацию под контроль.

А Роксана где? Где Роксана? Начальник милиции, толстый полковник:

– Кто? Ибрагимова? В камере временного задержания, где еще? Завтра – в область.

Что-о? Это – она? Господи! – Ксения принимается причитать и сразу перестает. Ясно теперь. Паша за девочкой поухаживал. А Роксана-то! Взять и решить вопрос – вот это да-а, поступок!

– Егорушка, какая область, зачем в область? Сто пятая, часть первая, ее ты судить должен.

– А чучмеки твои, Ксюш, сегодня ударно потрудились, – размышляет судья. – Глава местного самоуправления, не кролик. Пресса, то-сё. Охота искать приключений? Мне нет. – Ага, зевни мне еще! – Тут, будем говорить, сто пятая, часть вторая. – Начинает вспоминать кодекс: – С особой жестокостью – раз. На почве национальной ненависти – кто его знает? – два. Теперь с этим строго.

– Скажи еще: при выполнении долга, – злится Ксения.

– Часть вторая, в область. От восьми до двадцати… Ну, двадцать не двадцать, а на десяточку потянет.

Нервы у Ксении Николаевны не железные:

– Извини меня, Егорушка, но за Пашу, извини меня, да? за Пашу Цыцына, за эту, прости меня, шелупонь – десять лет?! Побойся Бога, Егорушка! Я тебе завтра сто таких паш найду. Вы с ним друзья, конечно, были, но, извини, у нашего Паши где совесть была, там, как говорится, хрен вырос! – Менту: – Дай сюда, что ты написал, дознаватель херов! Не мешай, Егор! Что за ссора на фоне внезапшн… Тьфу, урод! внезапно возникших неприязненных отношений?! Пиши давай, при попытке изнасилования… – Трет руку, она пульсирует так, что, кажется, кожа лопнет, не выдержит. – Где ее подпись? Нету! Всё, филькина грамота! Засунь себе в…